Писатель Даниил Гранин — о справедливости, Сталине и национальной мечте.

Но вышло иначе — по мнению Гранина, потому, что для немцев, в отличие от русских, война была несправедливой. Только ли в справедливости дело? На этот и другие вопросы 92-летний писатель, фронтовик и председатель правления Фонда имени Дмитрия Лихачева ответил «Труду-7».
Не «Сталин!»,а «Мама!»

— Даниил Александрович, вы не раз повторяли мысль: «Мы победили, поскольку справедливость была на нашей стороне». Есть и другое мнение: что в последний момент сработала генетика народа, инстинкт самосохранения. Люди осознали: пощады от немцев не будет никому. Россия гибнет. И если не дать отпор, то умрут все. Только тогда мы поднялись и всем миром переломили хребет фашизму. А справедливость и несправедливость — это уже категории из области морали. Как вам это?

— Тут противоречия нет. Для нас эта война была такой трудной, потому что мы начинали ее без ненависти. Нам нужно было время, чтобы преодолеть свое нравственное удивление.

Представьте себе: объявляют войну. С кем? Если бы с Англией — это было бы понятно, поскольку тогда мы считали Великобританию врагом — Чемберлена и Черчилля. Но Гитлер? Почему вдруг он? Немцы, думали мы, культурные люди. Они тоже за свободу. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Эрнст Тельман, мировая революция… В школах учили немецкий язык, цитировали Гете и Шиллера. Немецкие летчики учились в Воронеже. Мы один за одним посылали в Германию эшелоны с продуктами. С этой страной у СССР были внешне теплые, дружеские отношения, и главное — торжественно подписанный договор о ненападении. В 1940-м Молотов публично целовался с Риббентропом. На фото в «Правде» — бок о бок весело улыбающиеся нацисты и советские государственные деятели. Молотов вещал с трибуны, что Германия стремится к миру, а вот Англия и Франция, наоборот, выступают за войну, и это — настоящее средневековье.

Да и народ тоже считал, что причин для войны с Германией нет. Зачем это вдруг немцам идти нас убивать? И после 22 июня все долго не могли взять в толк: как же так? В первые месяцы мы отступали, драпали, настоящей ярости у многих еще не было. Перед нами были не фашисты, а Германия. Почему воевать надо было именно с ней?

На фронте мы пытались найти общий язык с первыми пленными. Помню, однажды всем взводом агитировали одного из них, младшего лейтенанта, которого ранило в ногу: мол, Тельман, Либкнехт, «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», ты же тоже, брат, рабочий человек, как и мы. Все люди — братья! Угощали его папиросами, похлопывали по плечу: «Гитлер капут!» А он смеялся нам в лицо — молодой, румяный, белозубый ефрейтор. Ни страха не было у него, ни интереса к нам. И хладнокровно отвечал с презрением в голосе: «Вы напрасно надеетесь на победу. Мы прогоним вас за Урал, а эти земли возьмем себе. Вы не умеете воевать. Разве вы солдаты? Вы — дикари. Вы не можете жить культурно. Посмотрите, какие у вас нищие деревни, грязные избы, кругом бездорожье. Вы недостойны жить вообще. Вы — низшая раса. Вы будете обслуживать нас — на первых порах, а потом все будете убиты…» Тем не менее кашу, которую ему дали, он съел с жадностью, а потом аккуратно вытер губы платком. Один из наших взял ложку и стукнул его по лбу: «Спасибо надо говорить! Чему тебя учили?»

Каждому русскому солдату надо было самому увидеть и услышать это, накопить в себе ненависть. Без ненависти невозможно было воевать по-настоящему. Но в конце концов мы все-таки убедились, что немцы относятся к нам как к недочеловекам, хотят сделать из нас рабов. И это уже было неприемлемо. Как говорится, ярость вскипела.

По всем обстоятельствам Советский Союз должен был проиграть эту войну, она была подготовлена немцами блестяще. Почему же мы все-таки победили? Недавно я прочел выступление митрополита Илариона (председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. — «Труд-7»). Он сказал: «То, что мы победили, — это чудо». Я понимаю, что он имел в виду. Хотя мне такая оценка и не совсем по душе. Потому что нам помогло не столько чудо, сколько прозрение: когда мы поняли, что отступать больше и вправду нельзя. Речь идет о жизни или смерти Отечества. Это было не в 41-м, а уже в 42-м году. Вот тогда и началась Отечественная война.

— Сегодня многие ветераны утверждают: «Мы шли в атаку с именем Сталина, мы кричали „За Родину, за Сталина!“ искренне». Вы такое помните?

— Я лично ни разу не слышал на фронте, чтобы кричали «За Сталина!» Кричали «Ура!» Орали от страха: то ли подбадривали себя, то ли старались испугать фашистов. Кто матерился в голос, кто вопил: «Мама!», кто молился. И немцы тоже кричали: «Мутер! Мутер!» А все эти лозунги, которые приписывают атакующим, — это работа наших политруков, так же как история о 28 панфиловцах и прочая мифология войны.
Страх к Родине

— Но своей победой народ спас не только себя, но и «государство рабочих и крестьян». Почему оно потом так цинично «кинуло» своих спасителей? Бывшие побежденные гитлеровцы, холеные нацисты в послевоенной Германии, стали жить в роскоши, а наши ветераны — доживать в нищете. Почему им так и не обеспечили достойную старость? Разве это не предательство?

— Это идет со сталинских времен, когда было объявлено, что солдат не имеет права попасть в плен и должен застрелиться. Это бесчеловечное и несправедливое требование. В русской царской армии его не было. Наоборот, считалось, что если солдат или офицер не по своей воле оказался в плену, он заслуживает сочувствия и всяческого уважения. Когда он возвращался домой, ему сохраняли жалованье и относились как к человеку, который должен иметь все то, что ему было положено по закону. Бойца Красной армии, побывавшего в плену, делали человеком второго сорта, а то и сажали. Считалось, что это придаст солдатам стойкости. Но в начале войны на милость вермахта все равно сдавались полки, дивизии и целые армии — под Киевом, Харьковом и так далее. А многие из тех, кто чудом выживал в условиях плена, боялись возвращаться обратно — на родину, которая от них отреклась.

— А жила ли Россия вообще когда-нибудь без предательства своего народа и своей истории? Или так повторяется из века в век?

— Я не стану судить историю России. Но знаю, что такими приказами, как этот приказ о пленных, у людей отбили всякую любовь к советскому строю. Они начали ненавидеть власть, которая преследовала их без вины. А власть хотела управлять народом с помощью страха. Насадить его, чтобы все боялись. Заменить страхом любовь к Родине.

Были ли тогда шпионы и настоящие враги народа? Конечно. Но их было мало. Когда началась реабилитация, выяснилось, что из «политических» нет почти никого, кто действительно сидел бы за дело… Помню, была тогда в Москве энкавэдэшная «шарашка» — конструкторское бюро, где проектировали самолеты. Там, в частности, работал и Туполев. И он, и его подчиненные сидели и трудились в этой конторе под домашним арестом. Время от времени, когда они успешно заканчивали очередной проект, туда наезжал Берия и устраивал банкет. Во время одного из таких празднеств какой-то ведущий конструктор встал из-за накрытого стола и обратился к нему: «Гражданин министр! Я сижу тут ни за что, по сфабрикованному обвинению. Меня оклеветали». Берия усмехнулся и ответил: «Вы все сидите ни за что. Если бы за вами что-то числилось, вас бы уже не было».

Ветеранов все меньше, а мы до сих пор не знаем настоящей истории нашей войны. Мы не рассказывали о том, с какими цветами встречали немцев на Украине, не только западной. Да и в самой России многие их приветствовали — столько было раскулаченных и репрессированных. Это надо признать. Фашистам бросались на шею так же, как потом нам — в освобожденной от них Европе. Мало того, многие переходили на ту сторону даже на Ленинградском фронте. Помню, голодуха, а фрицы кричат на передовой: «Рус, хочешь есть, приходи!»

Немецкие самолеты сбрасывали на наши окопы листовки. На них было написано: «Пропуск». С такой листовкой якобы было можно беспрепятственно перейти через линию фронта, и тебя там не расстреляют, накормят и все прочее. Грубая подробность солдатской жизни: подтираться в те дни нам было нечем. Однажды меня вызвал смершевец: «Ты знаешь о том, что вы все подтираетесь немецкими листовками?» Я ответил: «Да, а что в этом плохого?» Он побагровел: «А ведь вы в это время их читаете! А это не дозволено приказом!» Я развел руками: «Что же делать? Как же можно подтираться, не читая?»

А кое-кто не подтирался, а все-таки дезертировал с теми же листовками в руках.

Но чаще я вспоминаю другое: блокада, по обледеневшей улице едва идет человек. И в изнеможении падает. Над ним наклоняется другой — чужой, не знакомый ему, такой же прохожий. Он тоже двигается, напрягая последние силы. Он не может отдать упавшему свой хлеб — это равносильно собственной смерти. Но он помогает ему подняться и доводит до пункта, где тому дают кружку кипятка. И этим спасает человеку жизнь. Зачем он это сделал? Он мог пройти мимо, спасая только себя. Сегодня, кстати, так и происходит.
Стыд или богатство?

— А почему? Из-за чего в мирное время люди так очерствели?

— Потому что сегодня все молятся на рубль. Вместо культа личности — культ наличности. А тогда мысли были другие: уцелеть самому, спасти близких, и — «Смерть немецким оккупантам!». Люди были воодушевлены необходимостью изгнать врага из страны. Недаром народ и армия приняли этот лозунг. К моему комбату на передовую из Ленинграда добиралась его жена, везла ему теплые носки, свитер. Между ними была нерасторжимая связь. Вот во что верили люди. А что — деньги? Сегодня мои знакомые, когда заходит разговор об олигархах, искренне недоумевают: ну куда ему столько? Ну 50 миллионов, ну 100… Но зачем ему 100 миллиардов? Они же их никогда не истратит: Это даже не жадность, а алчность. Хорошее, точное слово. Как булимия — болезнь, неконтролируемое обжорство. Еще, еще — и человек уже не в силах остановиться. Два дома, три дома, в Ницце дом, в Лондоне: Но на тот свет с собой ничего не унесешь.

Алчность разрушает нацию. Это ясно как день. Но власть сегодня поощряет и насаждает культ рубля, как когда-то — страх.

— Значит, можно оградить людей от соблазна решением «сверху», а можно, наоборот, открыть шлюзы?

— Да, это в силах власти. И сейчас, конечно, ворота для всех, в том числе и бесовских искушений открыты.

— Ваши слова: «Я не помню такого разгула бесстыдства и бессовестности, как теперь. Отсутствие стыда стало нормой жизни». Многие сейчас и в самом деле не понимают: а зачем человеку стыд?

— Стыд был первым чувством, которое отличило людей от животных. Отрицая стыд, мы тем самым приближаем себя к зверю. Или к дьяволу. Я думаю, что стыд и совесть — представители Господа, Провидения в нас. Дело не в названии. Но это то, что я считаю для себя таинственным, но счастливым свойством человеческой души.

— А может, это как чувство боли, которая сигнализирует: что-то в организме не в порядке? Без нее человек умрет. Боль хранит нас.

— Она есть и у животных. Но стыд и совесть — это когда жертвуешь чем то, поступаешь в ущерб себе. На фронте мы считали невозможным бросить умирать раненого. Почему? Это была какая-то сокровенная, подспудная мысль о том, что завтра ты сам тоже можешь оказаться ранен, и тебя твои товарищи или санитары точно так же должны будут спасти. Но часто чувство взаимовыручки было абсолютно бескорыстным, на уровне подсознания. Мы, не задумываясь, просто выручали друг друга, как могли. Уверенность, что в трудную минуту рядом обязательно окажется чье-то дружеское плечо, помогала людям выживать, мириться с коммуналками и очередями. Сегодня это «подсознание» уже не работает. Мы перестали быть народом, который верит в лучшую жизнь.

— И виноваты в этом мы сами?

— Не надо подводить меня к тому, чтобы я обвинял народ. Да, мздоимствуют, да, воруют. Сегодня больше, чем вчера. Но разве все это пропащие люди? И при советской власти были так называемые несуны. Но это не обязательно были бесчестные граждане. Жизнь заставляла — такие времена были тяжелые. А сейчас стали еще тяжелее. Нельзя обвинять и молодежь, которая уезжает или собирается уехать из страны. Я слышал, что такое желание есть больше чем у половины молодых специалистов. И я это понимаю. Большинство просто поставлены в такие условия, что их винить трудно. Им можно только посочувствовать и постараться эти условия изменить. Но как? И на кого равняться? Кто из наших современников мог бы быть для всех примером? Можете назвать?

— Для меня таким человеком был патриарх Алексий.

— Но его нет. Кто еще — из живущих? Вот видите, вы задумались. Может быть, что-то и вспомните. Но из очевидных — навряд ли. А молодым людям всегда хочется «с кого делать свою жизнь». Это естественная потребность молодости — брать пример мужественности, порядочности, несгибаемости. С кого? Раньше были герои — Чапаев, Курчатов, Папанин, Гагарин. А сегодня оглядываешься, и глазу не за кого зацепиться.

— Во что же верить?

— Прежде всего — в себя. Знаете, что было нашим отличием и преимуществом перед остальным миром? Не только культура и лучшие черты национального характера. Да, мы жили бедно и терпели лишения — подчас несправедливые и незаслуженные. Но зато все вместе мечтали о лучшем и по-настоящему справедливом обществе. О рае на земле. И не только мечтали. Мы хотели его построить, а они — нет.