«1942 год, июль. Наша дивизия отходила с боями. Вызывают меня в штаб, и приказ: «Ты со своей ротой остаешься прикрывать отход полка. Мы ночью снимаемся, а ты стой и держи оборону. Стой до следующего вечера, умри, а не пускай немца. Понял?» Понял…

Пошел в роту (120 человек), расставил всех друг от друга метров через 80 — 100. Пришла ночь, полк стал потихоньку сниматься. Немец ночью почти не воюет, постреливает, ракеты пускает. Думаю, ведь если сволота обнаружит и перебьет нас, вот тебе и «понял». Командирам взводов приказ: как рассветет — пали вовсю, делайте вид, что все на месте. Просидели ночь, а она летняя, короткая. Утром открыли огонь из всех видов оружия. Немец, наверное, подумал, что «рус очумел» — палит и палит. Хожу по окопам, с солдатами говорю: только хоть день продержаться, а ночью уйдем вслед нашим. Смотрим, немец тоже активно стал обстрел вести, становится жарковато, появились убитые и раненые. Раненым приказал: кто может идти — шагайте на восток. Убитых тут же хоронили, в траншеях. В полдень немец пошел в наступление. Приказал, как подойдет, встречать пулеметным огнем. Ну наши не вытерпели и открыли стрельбу раньше. Немец стал тоже нести потери и отступил обратно в свои траншеи — оттуда стал вести огонь по нам. Смотрю, дело будто бы выходит. Но рано обрадовался. Немец в 2 или в 3 часа дня пустил танки по флангам нашей обороны. Дело швах, думаю. «Умри, а не пусти. Понял?» Смотрю, стрелки наши (не все, конечно) дрогнули, попятились назад. Но от танка ведь не убежишь. Надо сердце из гранита иметь, чтобы его подпустить и поджечь. Солдаты немецкие за танками идут. Смело, с засученными рукавами, без пилоток. Страшновато стало. Ну что я могу сделать с винтовкой образца 1891 года? Кричу — только держись! (Сам–то понимаю — сейчас нас сомнут.) Смяли… Смотрю вокруг — никого живого из своих. Хорошо, за окопами был овраг, заросший кустарником. Я что есть духу побежал туда, а немец палит. Падаю, вскочу, бегу. Насилу добежал, не отдышусь. Счастье, что овраг — пули не достают. Не помню, сколько бежал. Когда опомнился, слышу, стрельба реже. Уже вечерело. Кто–то впереди меня в кустах двигается. Крикнул, остановились. Двое моих солдат, с оружием. Пошли вместе. Спрашивают: куда идти, командир? А я не отдышусь, слова сказать не могу, машу рукой и все. Отошли километра три или больше. Вылезли из оврага. Дорога. Пошли по ней. Настала ночь. Немца не слышно, только далеко пускает ракеты. Со всех сторон стоят хлеба в рост человека. Сели. У одного нашлась фляжка с водой, хлеба кусок, разделили, поели. Что делать? Неужели из 120 человек мы трое остались? Посмотрели по карте, куда идти. Утром пошли. Дорога под уклон, вдоль нее растут кусты орешника. Что за напасть — где–то сзади стучит мотоцикл. Говорю: прячемся в кусты, посмотрим, сколько их едет, все равно мы от них не убежим. Засели, винтовки на боевой взвод. Видим, шумит одна машина, с пулеметом. Один правит, один сидит в кабинке, третий — на седле. Приготовились, распределили кто в кого стреляет. Ждем. Едет немец спокойно. Только поравнялся с нами, кричу: «Огонь!» Сам выстрелил, солдаты тоже. Мотоцикл — набок, немцы на дороге валяются. Побежал к ним. Один как вскочит и в хлеба. Мы — стрелять по нему. Не знаю, убили или нет. Обыскали убитых, взяли документы, продукты. Машину — в хлеба, немцев — с дороги в канаву. Кричу — зажигайте хлеба. Обмакнули пучки из колосьев в бензобак, подожгли и в хлеба бросили. Все равно им пропадать, так чтобы немцу не достались. Хлеба трещат, дым до небес. Пошли. Среди ночи подошли к селу. Никого не слыхать, собак даже, нигде света нет. Вошли. И вдруг крик: «Стой, кто идет! Стрелять буду!» И матом. Обрадовались: наши, дошли…»

Это — отрывок из письма, которое мне написал мой двоюродный дедушка Леонтий Яковлевич Клусов в 1976–м, в год 35–летия с начала Великой Отечественной войны. Я, как и все мальчишки, любил играть во дворе в «войнушку». Но она была ненастоящей, потому и попросил рассказать дядю Леву, так я называл дедушку Леонтия Яковлевича, о той войне, взаправдашней. Понял ли я тогда всю суть письма? Вряд ли. Помню, смотрел фильмы, в которых солдаты с гранатами в руках бросаются под танки. Они — герои. Вот где подвиг! А какой в том письме подвиг? Вот и уходил я совершать его на улицу, пуляя из игрушечного автомата в вымышленных фашистов.

Дядя Лева служил сапером. Освобождал Белгород, Харьков, Кишинев, Варшаву, брал Берлин. Гвардии майор. «Война — это ужас и сплошная работа: покопай–ка траншеи под огнем», — еще одна цитата из его письма…

С наступающим праздником Великой Победы!