«Не сама кара была для него важной, – ему нужно было убедить самого себя, что ожесточение, с которым люди шли на штурм дворца, их глумление над трупом не были вызваны стихийным взрывом народного негодования.

Что вообще не было никакого народного возмущения, а была вылазка гнусных наймитов. И поэтому он допрашивал пленных самолично, добиваясь, чтобы они признались, что они гнусные наймиты, добиваясь от них желанной его сердцу иллюзии… И тогда все эти упрямцы признались, что так оно и есть, что они наймиты, что им заплатили четыреста золотых песо. И тогда он, облегченно вздохнув «Бедные обманутые ребята!», – приказал накормить их, дать им возможность выспаться, а утром бросить на съедение кайманам».

Маркес, не прерывая рассказа о своем очередном полковнике, вытащил на свет одну из главных тайн власти. Правителю труднее поверить в протест, чем в заговор. Лучше предательство, чем искренняя нелюбовь. Пусть лучше за деньги, чем просто так. А потом можно и кайманам. А можно на радостях и амнистировать.

Человеку трудно поверить, что его, такого хорошего, вдруг не любят. Мама любила, говорила, что лучше всех, сам себе нравлюсь, друзья тоже довольны. А те, кто не любит, они какие-то неправильные, может, кто что наговорил. Правителю поверить, что не любят, еще труднее: ведь вокруг столько преданных, восхищенных глаз.

Разоблачить противников в том, что они наймиты, найти людей, которые это подтвердят, заставить их самих признаться, – лучшая психотерапия, которую может прописать себе правитель, когда у него проблемы. И он прописывает, постепенно увеличивая дозы. Сначала достаточно было собственной убежденности, потом докладов в папках у референтов и обличительных колонок политологов, теперь пришлось собрать целый митинг. Чтобы сто тысяч человек своим присутствием подтвердили: да, те, другие, которые не любят, – наймиты. Жалкие обманутые ребята.

Это все подкуп и технологии, убеждает себя правитель. И не замечает, что для этого сам использует подкуп и технологии: пусть там кто-нибудь организует, заплатит, разозлит, лишь бы вышли люди и сказали, что те, которые не любят, – жертвы подкупа и технологий. Круг замыкается: мозг правителя создает имитацию реальности – желанную сердцу иллюзию.

А за первой – вторую. «Путин – это стабильность», – провозглашают в его штабе, и делают типичную ошибку: принимают прошлое за настоящее. Такую же ошибку делает сам Путин.

Вчерашний ответный митинг на Поклонной горе – замечательная иллюстрация этой ошибки. С третьего раза удалось собрать внушительное число сторонников правителя. Но для этого пришлось в последний момент превратить его в митинг против противников: из собрания любви (см. публичную аудиенцию Ионна-Павла II на площади св. Петра) – в собрание ненависти одной части граждан к другой (см. митинг с осуждением троцкистов). Хорошо, что эта ненависть была по большому счету только на сцене, но ведь в идеале-то, с точки зрения организаторов, она должна быть и в собравшемся народе, просто с ним надо еще поработать. Только вот как разжигание ненависти между гражданами связано со стабильностью в стране?

Человек носит в себе постоянный груз раздражения, досады, нелюбви, опаски перед чужим – богословы называют это первородным грехом, биологи, наверное, – наследием эволюции: видно, нам от зверушек подарок – реакция на вторжение на мою территорию. «Эй ты, новенький, поди сюда». Неприязнь к новенькому, к отличнику, к рыжей в сережках, к тому жирному, к очкарику, к дуре-химичке объединяет неиспорченные детские души раньше и быстрее, чем радость узнавания неправильных глаголов.

Митинг за Путина превращается в митинг против врагов, потому что так легче: это диктует сама биология (или первородный грех). Ораторы вместо того, чтобы хвалить правителя, учат ненавидеть новеньких. Вот они в шубах, вместо головы – айпэд, вместо языка – раздвоенный ядовитый твиттер, вместо ног под валенками – копыта, на голове рога (другой, чем у нас формы): вот они чужие зашли на нашу территорию. Зачем пришли? А зачем чужой заяц зашел на мою опушку? Не иначе как кормиться с нее, отнять мой майник двулистный, купену и заячью капусту. Ну уж нет, мне есть, что терять.

Приходится собирать сто тысяч людей и гнать их (пока издалека), сонных, теплых, домашних, выходных на другие сто тысяч, чтобы убедить себя и кого-то еще, что вот ведь любят. Только где же тут стабильность? Стабильность – это ведь не когда сто тысяч против ста тысяч, а когда никто никуда не идет и не собирается.

Типовая ошибка в том, что правитель видит себя не таким, какой он есть сейчас, а таким каким он был вчера. Под стабильностью понимается: я же так хорошо и спокойно правил, и все шло неплохо, и никто не был против. А на время глагола посмотреть?

Все попадаются в эту ловушку, не только правители. Один и тот же человек вчера был причиной счастья, а сегодня он же – причина несчастья. Как же так? Почему она от меня уходит? Я ведь такой же, как год назад, когда она меня полюбила. А этот, другой – ну что в нем хорошего, денег, что ли, больше? Давай, чтобы как было, давай попробуем сначала. А сначала-то не бывает даже друг с другом, тем более с президентом и государем-императором.

Путин ищет причину дестабилизации вне себя, как рассеянная старушка ищет очки, которые у нее на носу. Да, Путин означал стабильность, но вчера. А сегодня он означает протест. И сохранить стабильность сейчас – это отодвинуть Путина, который этот протест и вызывает.

Мы какой-то очень народ-богоносец: в жизни – сплошные разводы и измены, зато каждый брак с правителем – непременно на небесах, и что Бог благословил, то человек да не разрушает. А иначе сразу ад, нашествие саранчи, горячая вода два часа в день, жабы покроют землю и сахар будет по карточкам.

Все это, конечно, не христианское, а нормальное языческое мифологическое сознание. Это древние люди верили, что ручью для того, чтобы он тек, нужен дух ручья по имени, допустим, Ахелой, и его, чтобы ручей не иссяк, нужно вовремя ублажать первинами с полей и возлиянием на алтаре из дерна.

Типичная ошибка страны, где государство – это он. (Он самый? А кто же еще). Духа менять нельзя, дух соприроден явлению. Государственная система получает своего духа-эпонима, которому надо возлиять на алтаре, государственная верхушка превращается в жречество, а народ – в верующих. Ну и хула на духа, разумеется, не прощается ни в нынешнем веке, ни в будущем.

Но со временем люди выясняют, что ручей течет по другим причинам, а не потому, что мы регулярно переизбираем его духа и приносим ему первые яблоки из сада, и дерево растет не потому, что в нем обитает дриада. С духом ручья и дриадой мир, может быть, и уютней (приятно, когда о тебе забоится дух Кремля), но что делать.

Я не хочу сказать, что мифами живет исключительно русский народ, у американцев их, может быть, не меньше, но мифа о наступлении ада при смене правителя там нет. Никому не придет в голову, что стабильность – это Клинтон, Буш или Обама. Они на ней – как брошки на платье. Двухсотлетняя история демократии. Но и в Польше, у наших границ никому не приходит в голову, что стабильность – это Туск или Качиньский. Вот Лех Качиньский угробил себя и половину руководства страны, и ничего. Даже польский ручей уже течет сам по себе, а не приводится в движение духом.

Кажется, даже у нас наверху есть носители рационального сознания, которые понимают, что система, которая живет сама по себе, а не чьими-то молитвами, в конечном счете, устойчивей. Но рядом с ними есть и носители мифологического сознания, для которых стабильность – это чтобы дух был на своем священном месте, доволен жертвой и каждением, и не покинул наш ручей, который без него иссякнет, воссмердит, и вся рыба в нем вымрет, и мы не сможем пить из него. А ради этого можно принести на алтарь и молодое вино, и начатки плодов земных, и непорочного агнца, и ненависть одних ста тысяч к другим ста тысячам.