Сначала хотел просто описать, как я ездил с друзьями Алехиной в Березники на заседание суда. Но потом решил, что спустя три дня писать нужно о другом. Я хочу рассказать о явлении, которое, может, и звучит пафосно, но мне напомнило фильм «Звезда пленительного счастья». И еще «Бригаду» немного.

Хочется рассказать об обратной стороне процесса над одной из девиц, которым влепили «двушечку» за выступление в масках в ХХС. О друзьях и родственниках.

В мировой юриспруденции дело Pussy Riot заняло свое историческое место и, наверное, будет изучаться студентами как один из примеров ведения политических дел, майки будут продаваться по всему миру, а на вечеринках будет модно надевать цветные балаклавы в слэме.

Но за этой политической ширмой мы не можем разглядеть людей, ради которых порой совершаются куда более важные и немонетизируемые поступки.

Я ехал в поезде с мамой Маши и друзьями тех, кто выступал в храме. В плацкарте, который они забили коробками и мешками подарков для дома престарелых, ели совершенно непропорциональное, то есть маленькое для компании в два отделения плацкартного вагона, количество картошки в мундире. Мы говорили о культуре, о Тарковском, но непременно съезжали на тему тюрьмы. Александр Подрабинек мог поведать много нового о «той жизни» для тех, кто привык восхищаться Бодлером. Шутили над группой поддержки, которая шлет 50 банок сгущенки для Маши в одиночную камеру.

Для них сначала стал шоком арест, потом «двушечка», потом неожиданное освобождение Кати, когда мы, журналисты, исцарапали и измяли машину Димы, где пряталась Катя, гонясь за сенсацией в виде поблажки от государства. Телефоны слушаются, в кафе за соседним столиком сидят опера, а логика доказательств адвоката может не работать – все это стало для них новой реальностью.

Потом начались поездки в Мордовию к Наде и в Соликамск к Маше. Заснеженные Березники, минус 30 и суд на первом этаже жилого дома. Заслуга друзей как раз в том, что суд стал публичным, его перенесли из колонии в город и на него смогли попасть журналисты. Для этого даже отремонтировали зал и поставили «аквариум» вместо брутальных решеток. И мама Маши, которая сначала спрашивает, откуда корреспондент, а потом дает комментарий. Ей, наверное, было тяжелее всего. «Раз я ХамСуд пережила, то уж и этот переживу как-нибудь».

Каждый вечер около восьми Петру звонила Надя по заказанному звонку «родной связи». Все в порядке, только болеет. Если переведут в больничку, значит, можно будет отоспаться: там нет тюремного режима. По этой системе можно разговаривать только лично, цензор слушает разговор. Мы слышали, что говорил Петя, и могли догадываться, что ему отвечает Надя. В четверг по той же системе из СИЗО позвонила Маша и бодрым голосом ругала Петра, что он «облажался и не сделал передачку», решили, что можно рискнуть и поговорить всем по громкой связи, дружно передавали приветы и слова поддержки. Все отметили ее новый сленг, так же как и появившуюся зрелость. Из полицейской «буханки» перед судом на свет вышла красивая девушка с золотыми волосами, которая уже не боится «космонавтов», суда, который ничего не решает, которая по собственной воле сидит в одиночке.

На суде Маша произнесла речь, ради которой все, пожалуй, и затевалось. Она хотела сказать, что ее борьба не закончилась, она за два месяца в колонии получила уже шесть взысканий, и она до сих пор живет в том самом мире, где есть Гоголь и Кафка, и не понимает той системы, против которой выступала в храме.

Ее месседж был не для друзей и родственников, а для тех, кто был когда-то рядом на ночных кухнях, а теперь уехал из России, или слился, не выдержав давления идеологических противников в твиттере, или решил, что «бунт кисок» в масках — не то и нужно противостоять врагу с открытым лицом.

Мы ехали обратно из Березников в рейсовом автобусе в Пермь, за окном проносились засыпанные снегом ели, и это, возможно, тот же самый пейзаж, который видели жены Трубецкого и Волконского, когда ехали к мужьям в Сибирь. Но теперь к женам в тюрьму принято ездить мужьям.