Самоубийство — ещё хуже, чем убийство. До того, как человека убили, он, скорее всего, жил обычной жизнью, радовался или там, скучал, но жизнь ему была ещё не настолько отвратительна, чтобы хотеть из неё уйти. А самоубийству предшествует долгий кошмар. Не бывает так, чтобы на человека за минуту накатило отчаяние, он взял и выбросился из окна. Если человек в конце-концов решился на самоубийство — отчаяние накатывало на него часто, долго. Мир, в которым он оказался, стал для него невыносим. Наверняка он искал выход, долго, мучительно искал и не находил его.

Многие думают о самоубийстве. Не знаю, думаете ли о нём Вы — я в последний год думаю. И накатывает отчаяние, и ищешь выход, и находишь. Правда, не сейчас, а когда-нибудь. И мысли отступают, а потом снова стягиваются тучи и черными волнами накатывает отчаяние.

Раз человек всё-таки покончил с собой — он барахтался в этих волнах и не мог выбраться на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Я не верю в Бога, но верю в ад и рай на земле. Если человек убил себя — долгое время до этого он жил в аду. И это ещё более страшно, чем уход из жизни.

Жить в стране, которую ты любишь, и наблюдать, что с ней делают захватчики — это само по себе стресс. Это боль. Пока ещё возможно было заявить об этом в открытую, но каждый раз, когда он возвышал голос, его жгли репрессии. Это как удар электрошокером — короткий, но болезненный.

Глобальные репрессии начались после того, как гражданин России, работник государственного оборонного предприятия, инженер Александр Долматов посетил митинг 6 мая на Болотной площади. Мы все были там, но большинство из нас, в том числе и меня, репрессии не коснулись. Пока. Долматов — другое дело. Во-первых, он был нацбол, а их вечно прессуют. Во-вторых (и, наверное, в-главных) — работник оборонки! Нечто невообразимое для нашей «государственной власти»!

На него стали давить. У него прошли обыски. Его вынудили уехать. Это чёртово дело было создано именно для того, чтобы напугать народ. Вот одного напугали. До летального исхода. Думаете, это последняя смерть из-за Болотного дела?

Я не знаю, что произошло в Голландии и почему его решили депортировать. Но сам факт говорит — на Западе ничего не знают о деле 6 мая. Если бы они представляли, что это такое, как это представляем здесь мы, они бы любому преследуемому по этому делу давали политубежице. А сейчас заключенные Болотного дела даже не признаны Amnesty International узниками совести! Кто бывает за границей, говорят, что там о Болотном деле вообще ни фига не слышали. А человек умер. А если б к нему по-другому отнеслись — он был бы жив.

Находятся люди, не понимающие, почему он себя убил. Не факт же, что ему в России грозила тюрьма. Наверное, он страдал каким-то расстройством личности, говорят они.

А кто у нас, позвольте спросить, не страдает расстройством личности? Наверное, депутаты ГосДумы, члены партии Единая Россия, члены кооператива «Озеро» и прочие подобные товарищи. Им неведомы такие расстройства личности, как эмпатия, рефлексия, любовь к Родине. Они себя не убьют (убьют других).
Долматов мог вернуться, рискую сесть в тюрьму на неопределенный срок. Но что это значит? Это годы, когда жизни нет. Чтобы их выдержать и дождаться нормальной жизни, нужен запас прочности. Раз он счёл этот вариант для себя неприемлемым — такого запаса у него не было. Значит, измотались нервы в борьбе, истрепались от ударов политического хлыста, от равнодушия — нет, жестокости чужой страны! Значит, в жизни было так мало счастья, что этому запасу накопиться не удалось.

Он ведь не сразу покончил с собой, было ещё 2 попытки. Мучительно больно представлять, как он калечит себя, как ему невыносимо, как ему тяжело. И знаете, что самое обидное? Что уже ничего не сделаешь. Мы сейчас говорим, пишем, проводим пикеты, возлагаем цветы, собираем деньги, а ему уже всё равно. И перед смертью было всё равно. Когда человек думает, что будет после его смерти — он ещё хочет жить. Если ему всё равно — уже не хочет.

Что можем сделать мы сейчас? Понять, что дело 6 мая — не просто отдельные политзаключенные. Это дело страшное и кровавое. Это масштабный каток политического террора. А цель террора — страх. И заключение под стражу — только один вид репрессий в этом деле. Угрожая, можно добиться большего, чем сажая — это нам сейчас наглядно продемонстрировали. Это первая смерть. А на подходе — вторая. В тюрьме 35 дней голодает Сергей Кривов. наверное, его скоро начнут кормить насильно, но если человек хочет умереть — он умрёт. А Кривов хочет выйти на свободу или умереть. И я его понимаю. Е му 51 год, а какие на зоне условия… Он предпочитает умереть сейчас.