Чем русский отличается от других? Очень многим. Так получилось, что невозможно причислить по менталитету русских ни прямо к западной цивилизационной модели ментальности, ни к восточной. В русских нет западной безапелляционной жесткости, даже жестокости, как нет восточного смирения доходящего до абсурда. Мы особенные. И не скажу, что эти особенности положительного качества в общении с реликтами Европы.

Так как я рассматриваю сосуществование русских людей с представителями западной ментальности, воспитанной через их религию и условия жизни под немецким владычеством, что сформировало определенный вид поведенческой модели, то восточная меня особо не интересует. Ведь весь конфликт и несходство позиций остро мешают жить русским совместно именно с представителями западного менталитета.

Эстонцы — не какая то отдельная общность западной модели, они абсолютно вписываются по своим менталитетом в старые Западные ценности. Не путать с новейшими Европейскими ценностями — толерантностью, социальным равенством и защитой прав человека доходящими иногда до абсурда. Эстонцы — реликтовый вид, который в своем жизненном укладе законсервировался на тех, старых ценностях, когда в Европе правил национализм, нацизм, нетерпимость и полное пренебрежение к интересам «не своих». Начиная от средневековья и просуществовавшее до середины 20 века, когда наши русские предки научили Европу толерантности и сбили с нее надолго агрессивность как во внешней так и во внутренней политике. Именно в мае 45 года на развалинах Берлина, нашими отцами и дедами был заложен первый камень новой Европы — в которой проводятся с участием первых лиц государства гейпарады, а нацизм и даже национализм является практически преступлением. Вот такой парадокс — из крайности в крайность.

Так как, Сталин прикрыл Эстонию от того, чтобы она сидела на скамье подсудимых в Нюрнберге и прошла денацификацию, то и менталитет этого народца не подвергся общеевропейской трансформации. Однако, и для исправившейся Европы, эстонцы не стали объектом на который надо воздействовать, поскольку, подсознательно, она видит в них себя, свои традиции и истоки, которые были повержены русскими. Поэтому то эстонцам сходит с рук их античеловеческая политика и манеры. Европейцы, скорее с затаенной завистью смотрят на эстонцев, которые им напоминают об европейской былой силе и могуществе, прошлом, многовековом менталитете.

Так чего же не понимают русские? От каких черт необходимо им избавиться или хотя бы пытаться их сдерживать в общении с европейцами модели начала и середины 20 века, кем являются эстонцы?

1. Интернационализм.
Это самое жуткое порождение Совдепии, которое трансформировало исключительно русских, в процессе создания Советского человека и в борьбе с «великодержавным шовинизмом», что продавливал и завещал своим последователям Ленин. Именно он заложил этот яд в русский народ, одновременно поддерживая национализм у остальных народов страны. Грузин оставался грузином, эстонец оставался эстонцем, а русский был обязан быть не русским, а советским человеком, у которого нет национальности, имеющий лишь «малую родину» — город, поселок, колхоз. Русский должен вытрясти из своей головы интернационализм, как заразу, которая была искусственно внедрена в его мозг и не является исконной и древней традицией народа. Эта зараза была подсажена лишь в 20 е годы ХХ века и плодоносила более 70 лет, что несравнимо с более 900 годами в которых интернационализму не было места в русских традициях. Для эстонца — интернационалист это дурак, человек без корней, который даже не заслуживает уважения, просто человеческий мусор. И не так уж они не правы…

2. Сострадание всем и каждому.
Это давняя традиция, в отличии от интернационализма, она вшита на уровне рефлексов. И если реликтовому европейцу сострадание знакомо, то оно касается лишь себя самого и самых близких членов своей семьи. У реликта, это чувство очень узкое и не покрывает даже единородцев, а тем более чужаков. Если русский сочувствует всем пострадавшим от репрессий Советов, человеку любой нации и рода и жертвы своей семьи рассматриваются в комплексе со всеми остальными пострадавшими на равном эмоциональном уровне, то эстонец замкнут на своих собственных страданиях, его не волнует, что пострадал кто то еще, тем более русский, которому «так и надо». Для эстонца Холокост, Голодомор, массовые репрессии в РСФСР — не вызывают никакого отклика. Это было не с ним и не с его семьей — значит это не важно. Для эстонца память о том что брата дедушки из карательного батальона сослали на 6 лет на Урал, в тысячи раз перекрывает трагедию русского соседа, отца которого расстреляли за «мифический саботаж. Поэтому это русское всесочуствие не вызывает у эстонца ответного чувства, а наоборот, дает ему знак о том, что надо еще больше подавить сочуствующего своим страданием и навязать по возможности чувство вины. Так что по отношению все это русское сочуствие является метанием бисера перед свиньями, что только ухудшает его положение в глазах эстонца, который просто не понимает такого поведения, принимая его за возможность еще более раздуть свои эстонские личные страдания.

3. Готовность к компромиссу.
Это еще одна глупость, которую никто кроме русских не делает в отношении чужих. В принципе, даже в оттолерантненной Европе сохранились рудименты бескомпромиссности и двойных правил для своих и чужих. Чего уж говорить о реликтовых европейцах! Эстонец по умолчанию недоговороспособен — он не будет менять свои установки, пытаться посмотреть со стороны на ситуацию или принять во внимание доводы противной стороны. В его голове существует мир догматов, которые не подвергаются сомнению. И вечные русские попытки оценить факты со всех сторон, попытаться понять мотивы противной стороны, сделать скидку на обстоятельства, типа «эстонцев же заставили наверное служить в СС» или «они же маленький народ, а мы большие» — воспринимаются эстонцем как слабость позиции. Ведь если ты уверен в своей правоте, разве ты начнешь отказываться от части своих догматов? Для эстонца это неприемлимо. Поэтому попытки русских договориться, приводят лишь к еще большему укреплению эстонца в его убеждении в своей правоте.

4. Четкое следование договоренностям.
Да и исполнение обязательств «от а до я» перед чужаком, не является чем то незыблимым, в отличии от позиции русских, для которых это в отношении с европейцем считается долгом. Русский считает, что четкое следование договоренностям показывает его, как надежного партнера и не варвара, перед цивилизованным европейцем, хотя в отношении своих соплеменников можно поступить и не совсем честно. Кстати, вот этой глупостью до последнего времени была заражена даже верхушка российской власти, пока не столкнулась с открытыми примерами двойных стандартов к чужакам, при покупке Опеля и подписании договора о границе с Эстонией, а также еще многими более мелкими случаями, когда при соблюдении всех условий русскими, контрагент просто нагло и бесцеремонно менял правила игры для себя. Эстонцы, например, дождавшись ратификации договора о границе российской Думой, со своей стороны подло и втихую попытались внести задним числом поправки в согласованный текст документа, мгновенно ратифицировали и сказали, что так и было… Естественно, России пришлось отзывать уже поставленные свои подписи, и еще и оправдываться. А ведь, при понимании сущности реликтового европейца, русские могли просто не попасть в такую ситуацию, сразу же, при начале переговоров, приняв за аксиому возможность подлости реликта, оставив за собой последние подписи, как теперь было сделано при подписании договора о СНВ с США. Учимся, но медленно.

Мы, русские, должны понять, что «с волками жить — по волчьи выть», и то что мы считаем нашими хорошими традициями и чертами характера, нам только вредит на западном направлении. Русские должны понять, что в жизни необходимо использовать, как минимум, третий закон Ньютона «На каждое действие существует сила противодействия равная по силе, но обратная по знаку» и ветхозаветное Библейское «Глаз за глаз, зуб за зуб» в своих контактах с реликтами, в особенности в их крайней форме, которую представляют эстонцы. У них нет понятия честности, сострадания и готовности к компромиссам с чужими, поэтому они понимают только язык силы, язык приказа и язык принуждения, не готовые общаться на равных, пытаясь в ином случае подавить, навесить чувство вины и долга, обмануть и обокрасть глупого пытающегося лебезить перед ними чужака, который ошибочно принимает их за современную версию европейца.