На Енисее — новая беда. Имя ей — лещ. В деревнях северней Енисейска — Усть-Пите, Анциферове, Колмогорове, Остяцком, Назимове — мужики воем воют: лещ точно пылесосом вычищает дно, съедая икру ценных рыб. А они — стерлядь, нельма, таймень — ее мечут далеко не каждый год, осетр так вообще раз в четыре года.

Беда не приходит одна. Лещ, о котором еще несколько лет назад здесь никто и не слыхивал, а теперь им, заразой, кишат курьи, — это напасть вторая. Первой на рыбаков обрушилась замена легкого енисейского пассажирского транспорта на подводных крыльях — «Метеоров» и «Ракет» — на скоростные суда глиссирующего типа (проект А45-1). Они поднимают такую волну, что и рыбацкие лодки переворачивает, и выбрасывает на камни пасущихся у берегов мальков.

Мужики крестятся и матерятся, ожидая с юга новых бед. Даже нашествие лещей они связывают с «большой землей», с инициативами власти. Но зачем, для чего ей уничтожать и жизнь на северных енисейских берегах, и саму великую реку? Уходящую натуру — деревни исчезают — корреспондент «Новой» изучал плаванием в тысячу верст и ответа, конечно, не нашел. Есть наблюдения.

Ночь на берегу у костра с авторитетным товарищем из Усть-Пита. Судя по отношению земляков, он вроде «смотрящего» за деревней (невдалеке — колония). Ничего общего с городскими «авторитетами»: ни в облике, ни в поведении, ни в речи. Пьет, не пропуская, искренен, руки — натруженные. Неженат, но как раз в эти дни к нему приехал сын-подросток. Вырос он вдалеке от него. Отец сейчас думает, куда его в Красноярске отдавать: в речное училище или «в казаки». О местной жизни:

— Откуда вообще этот лещ у нас взялся? Опыты проводят? Диверсия?.. Вот на днях лещ в курью пошел, она аж бурлит. Ну, деревня выходит ловить: рыба сорная, но все же что-то есть надо. Да и враг это сейчас номер один, он же все на своем пути сжирает, его изничтожать следует. А рыбинспекторы уже в кустах сидят, протоколы составляют. Было бы из-за чего! Нет, по поводу и без повода всех жарят. Ну вот у меня лицензия на 5 кило. А тушка попалась на 7. Иди сюда, мне говорят. Что, два килограмма отрезать и обратно реке отдавать? Я чем виноват, что она мне такую дала? Так до чего дошло, уже на зимней рыбалке — сколько на ней поймаешь-то — покоя не дают, с линейкой подъезжают, замеряют. А что нам есть-то?

Еще двое из автохтонов, отец и сын. Рассказывает отец, а у сына, сидящего рядом, глаза горят — от удали и гордости, как по-мужски он решил проблему:

— Плавешка у нас — сеть наплавная, крестом. Подъезжает рыбнадзор. Нашу лодку за борт держат. Что, говорят, плывете? Вроде как, отвечаем. Так все, приплыли. Достали планшет, бумаги. Сын говорит: отъедь на три метра, мне веслом даже тут не развернуться, сеть достанем, тогда и считайте, и пишите. Приглядываемся. Моторы у нас одинаковые — сорокасильные. Но их — трое: краевая рыбоохрана и охотовед. И еще спаниелька. А нас двое. Сын шепчет: падай, как гагару достану. Так и сделали, и — идем от них ходом. Сховались за островами. Они отстали, на берег о нас в розыск передают. Слышим, спрашивают по рации, кто мы такие, откуда — даже номер лодки не запомнили. Что бы нам было? Сетку бы конфисковали, по десять тысяч штрафа бы дали. Да дело не в этом.

Дело и впрямь не в штрафах. В принципе. Порядки на реке такие, что не нарушать их нельзя. Государство намеренно обратило аборигенов на Енисее в преступников. Поэтому порой инспекторы попросту заезжают в сельскую контору и вызывают рыбаков по одному: мол, приходи, распишись в протоколе. И приходят, и расписываются.

Рыбнадзору не интересен бизнес, загадивший Енисей и Ангару так, что скоро в выбросах его промышленных активов и между его плотинами лишь ершики останутся да лещи. Рыбнадзор «обувает» крестьянина. Доказывать ему ничего не надо. Он знает: согласно придуманным в Москве законам виноват «по жизни».

Но ему надо детей кормить. И не пить из реки, на которой издавна живет его род, он не может. Вот и уворачивается, как умеет.

Рыбохрана-то, кстати, тоже уворачивается. За 15—17 тыс. рублей оперативным работникам предлагают рисковать жизнью, спать в шалашах, высиживать сутки в засаде, чтобы поймать браконьера с электроудочкой и наложить на него штраф в 1,5 тыс. рублей. Долго в таком режиме — а кругом соблазны — можно работать?

Для чего нужен рыбнадзор? Если не только для кормления части здоровых мужчин — по известному принципу «кто что охраняет, тот то и имеет», но и для сохранности рыбы, то ему логичней бы перенаправить энергию с крестьян на «РусГидро» и «ЕвроСибЭнерго», на ГОКи и золотодобытчиков. В советские времена прецеденты случались: это не выдумки писателей-деревенщиков. И егеря лесоохраны, и инспекторы рыбнадзора подавали многомиллионные иски к индустриальным гигантам.

Нашествие леща, конечно, не диверсия. Очевидно, рыба эта на енисейский Север попала из запруды, образованной Красноярской ГЭС (владения О. Дерипаски), — громадного мертвого моря, где ее, сонную, изнемогающую от паразитов, плавники над водой, можно ловить голыми руками. Сам это не раз проделывал, тут же выбрасывая, — даже помойным котам такую давать совестно. Леща, по-видимому, перебросило в нижний бьеф во время наводнений 2004-го или 2006 года, когда ГЭС производила холостые сбросы паводковых вод.

Владельцам енисейских и ангарских ГЭС («РусГидро» и «ЕвроСибЭнерго») рыба, а значит, и жизнь зависимых от нее деревень — программно до фонаря. В. Путин еще весной 2011-го, во время массовых выступлений рыбаков-любителей, обещал поручить правительству разработать критерии оценки ущерба, наносимого ГЭС биоресурсам. Два с лишним года прошло, критериев нет, бизнес с помощью плотин колеблет уровень воды в реках (и в Байкале) так, как выгодно ему. Для нереста и нагула рыбы такие колебания губительны. Конечно, их санкционируют госорганы. Но это формальность. Яркой иллюстрацией стало прошлогоднее резкое падение уровня воды в Ангаре — ради наполнения водохранилища Богучанской ГЭС. Молодь рыбы в курьях и заводях массово гибла. Но собственники ГЭС за сохранность биоресурсов не отвечают. Они работают в том правовом поле, что определило им государство. На основании чего они должны заботиться о рыбе?

И примерно тогда же, когда обещал Путин, Д. Медведев тоже обещал — на встрече с общественными организациями — поручить правительству проводить предварительную стратегическую экологическую оценку (СЭО) всех подобных программ и проектов. Это как обещание мыть руки перед обедом — вроде общепринятое в мире правило. Тем не менее медведевское обещание выполнено так же, как и путинское. Никак. Притоки Енисея и Ангары ради нескольких килограммов россыпного золота гробят с невыносимым варварством, безвозвратно; упреждающих экологических оценок от горнорудных компаний по-прежнему не требуют.

В водохранилищах ГЭС таймень и сиг, ленок и осетровые жить не могут, их сменяют плотва и елец, окунь и щука, накапливающие тяжелые металлы и ртуть, всю грязь стоячих над затопленными пашнями, лесами и деревнями вод. В нижних бьефах ихтиологи тоже давно фиксируют обеднение видового состава рыбы, доминирование малоценных видов. Конечно, не столь стремительное, как в бьефах верхних, но, видимо, можем ускориться, коли леща пустили вниз по Енисею.

Зато его много. Лещ против осетра и стерляди — все равно что «Макдоналдс» и «Кока-кола» против национальных кухонь. Жаль. Но ничего не вернуть.

Сибирский таймень попал в категорию «уязвимых» в международной Красной книге. В то же время из новой редакции региональной Красной книги — а именно она приоритетна в Красноярском крае — таймень выбыл. Раньше он присутствовал в приложении: на его лов выдавалось строго ограниченное число лицензий. Сейчас рыбакам, наделенным властью или деньгами, т.е. способным забраться на такие речушки, куда еще не ступала нога золотодобытчика, — раздолье. Обратно вертолеты еле отрываются от земли, набитые 30-килограммовыми тайменьими тушками.

В Ангаре таймень почти пропал, осетровых и стерляди уже практически нет, реальна угроза их полного исчезновения и в Енисее. Вклад вносят все — от золотодобытчиков, уничтожающих притоки, до каскадов ГЭС. Роль плотин в печальной судьбе рыб, конечно, решающая. Что уж там аборигены с их сетками и самоловами.

Анатолий Эдуардович Адольф, бывший председатель колхоза в Назимове. Красавец-здоровяк среднего возраста в тельняшке. И горькие-горькие речи о нынешней жизни местного народа, закончившиеся уж вовсе неприличными вопросами, как жить дальше и стоит ли жить, раз так все вышло (замечу: не пили ни грамма):

— Вышел на пенсию. Делаю вид, что живу. Делаю вид, что что-то делаю. А надо ли? Колхоз — вижу — уничтожают. Умышленно хоронят. Его грамотно завалили. Теперь на 10 работников 10 начальников. Формально же колхоз существует и очень здорово отчитывается. Все показатели липовые, но липа всех устраивает. Жалко. Жалко все. Ведь можно здесь работать.

Довели мужика, понятно. Из его рассказов явствует, что он в назимовский колхоз и душу инвестировал, и вот — такой финал: «Где были поля и пашни — помойки».

Спросил про транспортное сообщение с «материком».

— Раньше четыре раза в день летал Ан-2 в Енисейск. Билет стоил 6 рублей. Рабочие леспромхоза пиво пить туда летали. Сейчас вертолет раз в неделю. Билет — 1700 рэ. По реке ходили раньше «Ракеты» (65 мест), «Метеоры» (120 мест). Когда с начала 90-х поток пассажиров сократился — денег не было, пошли «Восходы» (60 человек). Но вот народ адаптировался, деньги появились. «Восходы» перестали справляться. Ну так вернуть бы «Метеоры», но нет. Появились вот эти чудовища, губящие реку, — глиссирующие суда. Билет как на вертолет почти — 1500 до Енисейска. Это понятно: расход топлива у них огромный.

По нашим данным, краевой бюджет на переоснащение флота дал полмиллиарда. Куплены четыре таких глиссера, каждый — два водомета, вместимость сто человек — обошелся в 96 млн. Это вообще-то не дорого — это очень дорого. Потом краевой министр транспорта Захар Титов рассказывал, какую «необычайную популярность» обрели новые скоростные речные суда.

Ну да, выхода-то нет, по Енисею не только отшельники живут да староверы, приходится платить за билеты абсолютно неадекватные деньги. Из Красноярска до Назимова в один конец — 2592 руб., до Бора — 4024 (за каждые 10 кило багажа еще 409 рэ).

Есть план докупить у того же производителя три теплохода, которые ходили бы до Дудинки. Для этого потребуется еще 1,62 млрд из бюджета.

Быть может, не показательно, но сейчас, когда часть обратного пути по Енисею мне пришлось тоже пройти на таком глиссере, он притормаживал, проходя мимо других участников речного движения. Тем не менее отложенная икра, личинки и мальки по-прежнему летят на берег, и лодки, хоть и меньшим числом, по-прежнему тонут.

Но когда глиссер тормозит, он идет в нерациональном экономическом режиме, тратит больше топлива. Значит, окупаемость проекта снижается, и цены на билеты непременно еще подрастут. В общем, быстро идет — худо, медленно — еще хуже. Не было забот — так купили.

А в целом — замечательно придумано. Одни (Красноярская ГЭС) запоганили реку так, что она на триста верст от плотины зимой не замерзает, а летом в ней выше плюс пяти не бывает. Другие же так и норовят незамечаемых аборигенов в реке искупать. И все вместе колеблют и «шатают» реку так, что рыбьему потомству в ней не выжить.

На посевной платят от 4 до 6 тысяч. Люди вербуются в золотодобычу, в том числе в крупнейшие компании, чьи акции котируются на мировых биржах. Договор — на 8 месяцев. Обязательное правило — абсолютная трезвость. И регулярно от оговоренного заработка денег немного выдают — чтоб ноги не протянули. К концу срока, когда отработано более семи месяцев, случается Новый год. Говорят, бутылку подсовывают сами менеджеры (от компании): но кто ж этому поверит? Назавтра, поскольку работник «был выпимши», отправляется домой ни с чем.

О таком — типичном — итоге соприкосновения с «большим миром» аборигенов рассказывает арендатор реки Тис Сергей Удовик (его история — в № 89 «Новой»). Тот же опыт — с акциями лес-промхоза (сейчас — Новоназимовского лесозаготовительного участка). Коллектив владел контрольным пакетом акций. Потом их собрали под роспись, обещали не то деньги, не то какие-то сертификаты, в итоге рабочие не получили ничего. Предприятие — банкрот.

Его прибирает к рукам Новоенисей-ский лесохимический комплекс: здешняя древесина раньше шла в Игарку и далее на экспорт, она бизнесу интересна. Северные деревья — стойкие, прямые, крепкие, точно каменные. Вот и люди такие — негибкие, не способные до сих пор освоиться в порядках, давно царящих на «материке». Многие уже и не пытаются. Стараются выживать так, чтоб не касаться этих порядков. Грибы белые сушат прямо в лесу, по триста кило, лещей коптят. Удовик — исключение. Пашет на трех официальных работах, учится и переучивается. Но — полно родни, друзей. И он, умеющий все, за всеми приглядывает, помогает. До всего есть дело. Не нашлось у властей денег на памятник солдатам Великой Отечественной, Удовик бесплатно привез строителям пять тонн цемента. «Из-за него», как в Назимове выражаются, теперь в каждый дом проведен водопровод в пластмассовых трубах. Правда, инициатива обернулась, как водится, против автора: теперь будят ночами из-за протекающего у кого-то крана. Ругается.

Энергичность — обязательное условие для ведения бизнеса на «большой земле» — здесь производит впечатление чуть ли не подвига — на мрачном фоне разговоров с Адольфом, барж, забитых контейнерами с пожитками навсегда отсюда уезжающих. Из Назимова и Новоназимова, по прикидкам собеседников, сбежала уже половина народа.

Исключение в виде Удовика очень просто привести к общему знаменателю: бизнес его чрезвычайно хрупок, сломать ничего не стоит. «Хозяин» на Тисе он действительно в кавычках. Да, есть документы об аренде, есть реальные дела — построенные для рыбаков избушки, предоставляемые услуги. Но по вопросу «чьи в лесу шишки» (в реке рыба) прав у него никаких. Их можно лишь качать.

На Тис, богатый тайменем, ленком, сигом, хариусом, раньше никто от государства не заглядывал. И местные здесь появляются нечасто: далеко, и нужен мотор с водометным движителем — иначе по реке не поднимешься. Водометы в изобилии — у небедных городских туристов. Ими бы и заниматься рыбнадзору — они ловят не пропитания ради, для забавы, вот пусть бы и соизмеряли аппетиты. Ну так теперь благодаря Удовику, случается, рыбнадзор ими и занимается.

Карающей длани государства на реке все равно на кого обрушиваться. Чаще под нее попадают те, кого проще достать. И это правильно, если удается перенаправить ее на тех, кому эти кары совсем не страшны.

Однако случись конфликт, никто Удовика защищать не будет. Браконьерам выпишут штраф, отберут снасти, а ему впаяют пять лет зоны — скажем, за высказанные им угрозы убийства.

На назимовском берегу к костру подходят греться накупавшиеся в студеном Енисее пацаны — мал мала меньше. Знакомимся. По старшинству: Паша Королев, Коля и Кирилл Власовы. Паша хочет стать пожарным. Коля — «на тракторе». Кирилл — «на корабле». Лишь Павел был в городе — в Енисейске, его там окрестили: он единственный с крестиком (в Назимове на месте церкви открыли клуб, года два назад он сгорел). Когда вырастут, в городе хотят жить все трое.

В Назимове — четырехлетка, старших детей возят в школу в Новоназимово. Ребята рассказывают, что автобус сломался, и школьники ездят на «Урале». Позже спрашиваю о том же у Адольфа.

— В школе было свое автомобильное хозяйство. Один автобус, на ходу, куда-то делся. Вероятно, у кого-то на огороде стоит. На ремонт второго выделили 2,5 млн. За 3 млн можно новый купить. То же с ремонтом самой школы. На него дали 48 млн. Тогда, в 2008-м, на эти деньги можно было новое здание возвести. Но это же очень выгодно: обшивается все, обтягивается сайдингом, пойди, проверь, что в реальности сделано. Комиссии сдавать не нужно — не новый объект. А в школе стало холодней, чем до ремонта.

Школьная статистика. Всего в новоназимовской средней школе обучаются дети из 134 семей. Малообеспеченных из них — 124. Удовик действительно исключение. Те, что еще отсюда не уехали, — бедняки. На когда-то богатейшей реке. У них одинаковые проблемы и перспективы. У них потухшие глаза. С людьми на берегу происходит то же самое, что с рыбой в реке: обеднение видового состава. А закон выведен давно: чем ниже видовое разнообразие экосистемы, тем она менее устойчива.

Чиновникам и депутатам Север нужен лишь для того, чтобы осваивать огромные деньги под его нужды. Если б эти проекты хоть немного совпадали с реальными чаяниями северян, появилась бы надежда на продолжение жизни в этих неласковых, но таких красивых местах. Сейчас ее нет. Здесь люди пока еще остаются. Но только потому, что никакой другой земли и реки, кроме этих, им не нужно. Как бы над ними ни издевались. Эти люди скоро закончатся, будут ли еще, им подобные, не знаю.