Есть светлое и в нашей жизни. «Улица Подбельского» стала «Бульваром Рокоссовского». Всё не так безнадежно!

Осталось сделать немного — переименовать «Фрунзенскую» в «Хамовники», а «Площадь Ильича» в «Рогожскую». И тогда, конечно, нам станет легче жить.

Тема гораздо серьезней, чем может показаться на первый взгляд. Речь идет об отношении культурной и нравственной элиты общества к истории. Об отношении тех, кто учит, как относиться к истории, всё остальное общество. В конечном итоге, именно их оценки становятся доминирующими. И когда они неадекватны или однобоки, то расплачивается за это всё общество.

Как и все люди моего круга, когда-то я тоже мечтал о «Питере» и «Нижнем», «Тверской» и «Воздвиженке». И даже о возвращении родной улице Фрунзе исторического названия «Знаменка». Как молоды мы были!..

Разве могли мы тогда подумать, что переименованный Ленинград не только не станет городом Достоевского и Блока, но и городом Ахматовой и Бродского быть перестанет. Разве переименование сделало Ленинград Петербургом? И разве можно сделать Ленинград Петербургом? Нет, конечно. Нью-Петербург — это шаг назад по сравнению с Ленинградом. В культурном отношении. Я специально удерживаю себя от резких, хлестких слов — но они к вам на язык и сами придут, если вы решитесь придумать первую часть названия для этого этого …бурга — каким он стал.

А могли ли мы подумать, что переименование Проспекта Маркса в Охотный Ряд сделает его таким охотнорядским. И что охотнорядскими станут и бывшая улица Горького, и бывшая улица Герцена, и бывшая Кропоткинская?..

Для моего поколения Ленинка не была мемориалом Ленина. Она была храмом знания. Нужно было кандидатским дипломом обзавестись, чтобы иметь право туда зайти без дополнительных справок с места работы. И «Свердлова», «Революции», «Кировская», «Куйбышева», да и «Ждановская», и «Войковская» — всё это не были памятники революционерам. Много ли народа знало, кто был этот самый Жданов и, тем более, этот самый Войков? Это были места, где мы жили. Не очень хорошо жили. Часто — совсем плохо. Но когда я сравниваю ту нашу молодую жизнь с сегодняшней молодой жизнью, что-то удерживает меня от восторга в адрес сегодняшней жизни. И это не «раньше трава была зеленее». Во всяком случае — не только это.

Когда переименование имеет смысл? Когда мы хотим заклеймить что-то в своем прошлом. В этом смысле переименование Сталинграда в Волгоград глубоко символично, и именно поэтому оно было поддержано большинством фронтовиков. Осмысленно переименование, и когда мы хотим прославить, увековечить что-то из настоящего. Но это всё переименования единичные.

Когда же переименования превращаются в кампанию, то они становятся просто попыткой стереть свое прошлое. И, как при любой кампанейщине, дело доходит до глупостей. Чем не угодили нам крупнейший экономист и философ 19-го века Маркс и очень значительный социальный философ 19-го века Энгельс? Тем, что их последователи насовершали больших преступлений. Так эти последователи учились не только у Маркса, но и у Толстого, и у Пушкина — в гимназиях и советских школах Толстого изучали, а вот Маркса как раз — нет. А чем не угодил нам один из честнейших и умнейших (пусть и не из талантливейших) русских писателей 19-го века Герцен? Или — князь Кропоткин? Или, наконец, — сам Лермонтов, когда мы лихо переименовали «Лермонтовскую» в «Красные Ворота»? Хорошо еще Пушкинскую пожалели. А почему, кстати?

Во всей этой кампании было много ребяческого и очень большевистского задора. И очень мало мысли. Совсем не было мысли. И сегодня ее, мысли нет тоже совсем.

Преступления коммунистов ждут своего Нюрнберга. Не люди, их уже нет — политика, идеология, образ мысли… Такого же Нюрнберга, который получил гитлеризм, который получил в советское время и русский царизм. (Именно этот суд над практикой и идеологией царизма и делает бессмысленным попытки лакировать царскую Россию, прославляя ее самых одиозных деятелей.)

Да, нужно совершенно четко понимаь, что без «коммунистического нюрнберга» нам дальше не сделать и шага.

Но и коммунистический период истории России, и любой ее период до этого — это не одни только преступления, и при определенном ракурсе — даже не столько преступления.

Вся российская история, все почти 1200 лет — это кровь, это палки, это крики боли, это слезы, это куча всякой мерзости. И мерзость эту необходимо ясно видеть. И не только видеть, но и ненавидеть. Но ненависть не должна нас ослеплять.

Видя мерзость, одновременно во всей российской истории мы должны видеть и другое — поднимающийся народ, творящий свою культуру и становящийся все выше и в культурном, и в нравственном отношении. «Выше» не значит «высоким». Но историческая культурная динамика русской истории (как, впрочем, и истории любого народа») — положительная. Да, с отступлениями. Да, неравномерная в отношении разных размерностей роста души. Но позитивная.

И советский 70-летний период здесь не был исключением. То же самое — страшные злодейства (более страшные, чем раньше) и рост (к слову сказать, тоже более быстрый, чем раньше — машина ехала быстрее, и выхлоп был больше).

Параллель с гитлеровской Германией здесь неуместна. 12 лет гитлеризма не изменили немцев к лучшему и ни в чем не изменили мир к лучшему. 70 лет СССР создали совершенно другой народ и очень многое изменили в мире к лучшему.

Наша ненависть к коммунизму естественна и хороша. Нельзя его не ненавидеть человеку с нормально работающей совестью. Но эта ненависть ослепляет нас. И своей слепотой мы не только гробим свое политическое будущее, это бы еще ладно, — мы гробим всё общество, давая ему ложные исторические и нравственные ориентиры: «гимназисток румяных» вместо здравых целей будущей исторической работы.