В течение нескольких недель центральные улицы нашего города были в переизбытке заполнены плакатами журналиста с белоснежной голливудской улыбкой. Владимир Владимирович Познер приглашал петербуржцев на свой творческий вечер.

В НАЗНАЧЕННЫЙ ДЕНЬ Большой зал филармонии был переполнен. Петербургская интеллигенция пришла послушать своего кумира, главного телемудреца страны. Отмечу и немалое число молодых, модно одетых барышень, пришедших поодиночке и маленькими группками. И вот явился он в сопровождении пяти-шести охранников в строгих темных костюмах, блокировавших подходы к сцене. Познер был элегантно одет, гладко выбрит и подтянут.

Мои читатели знают, что сейчас я начну критиковать Владимира Владимировича. Но сначала отмечу одно бесспорное достоинство телеведущего. Гладкая и внятная речь, хороший русский язык и завидное чувство юмора. Парижский лоск, американская деловитость, напористость советского журналиста иновещания.

Правда, в первые минуты встречи, этак где-то в половине восьмого, Владимир Владимирович сообщил, что у него скоро самолет и ровно в девять он откланяется. Публика заметно приуныла: то ли посчитала, что сотня долларов за билет — слишком большая цена за полуторачасовой разговор в тысячной аудитории, то ли сочла расставание с кумиром слишком уж скорым.

Дальше разговор полился рекой. Мне хотелось слушать и о приключениях Владимира Познера-старшего, не понятого якобы в молодой Советской России, а также во Франции и США, вынужденного после четверти века эмиграции вернуться в позднесталинский СССР, и о вечно болевшем морщинистом Самуиле Маршаке, до обидного мало платившем своему литературному секретарю Володе. И о Шимоне Пересе, пророчески объяснившем при случайной встрече Владимиру Владимировичу, что человек, не чувствующий себя в полной мере ни американцем, ни французом, ни русским, скорее всего является евреем. И о вековечном рабстве нашего народа, не могущего и не желающего от него избавиться.

Одна беда. То, что лично я готов слушать часами, не готова была слушать питерская аудитория. Из зала посыпались вопросы об отсутствии в нынешней России свободы слова, о существующей де-факто цензуре в СМИ, о беспомощности и преступном бездействии так называемой политической элиты. И тут случилось чудо. Совесть телеэфира начала сглаживать острые углы. Владимир Владимирович сообщил, что нельзя требовать от журналистов, чтобы они были борцами: ведь у них есть семьи. И чтобы уж вконец убедить аудиторию, что он-де делает всё для свободы и демократии, поведал, как однажды указал своему высокопоставленному тезке о том, что он, дескать, «заблуждается».

Но аудитория не унималась. Острые вопросы сыпались и сыпались. Что делать: страна катится в пропасть? Что делать: кругом коррупция? Что делать: народ умирает от наркотиков? И опять гладкие, обтекаемые, словно прилизанные ответы и комментарии. Только один вопрос по-настоящему обидел Владимира Владимировича. Кто-то из зала назвал Америку врагом России. Как же так, возмутился телеведущий, разве можно так про янки? Они ведь нам ничем не обязаны, мы ведь им ничего не даем, так что здесь не улица с односторонним движением. Но тут кумир явно слукавил: на самом-то деле отдали мы заокеанским «друзьям» и территории, и ресурсы, и деньги народные вложили в их банки. Так что вполне имеем право требовать от них хотя бы не точить на нас ножи…

Такая вот получилась «дискуссия». Но пропели петухи — девять вечера. И, сопровождаемый не слишком громкими аплодисментами, Телеведущий № 1 покинул зал. Народ направился к выходу, недоуменно улыбаясь…