Против кого дружить?

Не прошло еще двух лет с тех пор, как Европейский Союз торжественно объявил о вступлении в силу Лиссабонского договора, – документа, который был призван ознаменовать выход ЕС на новый уровень интеграции. Одной из главных целей было создание единой политической идентичности большой Европы. Предполагалось, что Старый Свет обретет, наконец, глобальную роль, которая соответствовала бы его мощному экономическому потенциалу. А она, в свою очередь, приведет и к расцвету экономики.

Сегодня об этом странно даже вспоминать. Евросоюз переживает острый кризис, который затрагивает основополагающие принципы бытия единой Европы. Началось все с государственного долга Греции, но это лишь частное проявление главной беды: дисбаланса между уровнем экономической и политической интеграции. Разлад между Францией и Германией, которые всегда составляли интеграционный мотор Европы, а теперь оказались по разные стороны «ливийского фронта», добавил происходящему новое измерение. Поправение общественных настроений, заметное практически по всей Западной Европе, приводит к росту евроскептицизма, на который вынуждены откликаться ведущие политики. Граждане перестали понимать, зачем им, собственно говоря, нужна интеграция.

В результате казавшаяся немыслимой перспектива крушения евро и даже распада Евросоюза, о чем недавно говорили только маргиналы, стала легитимной темой. Представить себе это на практике по-прежнему сложно хотя бы по той причине, что масштаб издержек перекроет все возможные выгоды для отдельных государств. И вполне возможно, что для крупных держав, определяющих европейскую политику, рациональным выбором было бы продолжать тащить на себе бремя, поскольку иные варианты обойдутся дороже. Хотя непонятно, как это делать, если политики обязаны учитывать настроения народа.

Избежать фундаментальных преобразований, которые, возможно, изменят многие базовые принципы евроинтеграции, не удастся. И это постепенно понимают все, хотя говорить вслух, особенно на официальном уровне, пока не решаются. Все более вероятный дефолт Греции, видимо, откроет шлюзы, после чего на смену умолчанию и деланию вида, что все еще как-нибудь наладится, придет содержательное (а может быть и паническое) обсуждение вариантов.

Одна из важных составляющих сумятицы в европейском политическом сознании – это тот факт, что интеграция в ее изначальном понимании увенчалась блестящим успехом. Главная цель всего проекта, запущенного великими политиками середины ХХ века, была очень конкретна – предотвратить возможность повторения войн между Германией и Францией, которые раз за разом превращали Старый Свет в арену братоубийственных конфликтов.

Сегодня никакой европейский футуролог, даже самого реакционного и алармистского толка, не сможет вообразить франко-германскую войну, и это результат интеграции. Но он парадоксальным образом размывает ту конструкцию, благодаря которой был достигнут. Страх опустошения, который двигал лидерами предыдущих «призывов», давно ушел. Молодые европейцы не боятся войны – ни классического типа, обусловленного соперничеством континентальных держав, ни ядерной, которая держала всех в напряжении в годы идеологического противостояния. Они просто не верят в ее возможность. Более того, после ухода на покой старшего поколения государственных деятелей (Коль, Ширак, Буш-старший, Андреотти и пр.), которые на своем опыте знали, что такое мировая война, порог применения силы снизился – с конца 1999-х ведущие западные страны поучаствовали уже в четырех крупных военных конфликтах.

Сегодня Франция и Великобритания словно бы вернулись на полвека назад – ливийская кампания напоминает реванш за Суэцкий кризис. Но тогда неудача англо-французской военной интервенции в Северной Африке означала закат их индивидуальной силы и необходимость объединения в общеевропейский рамках (не случайно Европейское сообщество было официально создано через несколько месяцев). А сегодняшний успех (по крайней мере, так его трактуют сами участники) знаменует, напротив, отход от европейского инструментария в попытке вернуться к великодержавности, хотя бы регионального масштаба. Это другая психология и, соответственно, другая политика.

На этом фоне примечателен и парадокс, случившийся с Германией. После Второй мировой войны приоритетом европейской политики держав-победительниц было «усмирение» Германии, отучение ее от воинственности и амбиций. Объединенными усилиями это удалось – трудно найти общество, более пацифистски настроенное, чем германское. Но вместо того, чтобы пестовать и лелеять это достижение, теперь союзники Берлина горько сетуют, что не могут заставить его взять на себя большее бремя в военной области – от Афганистана до Ливии. Хотя не мешало бы вспомнить поговорку относительно нежелательности «будить лихо».

Причиной нынешней деградации является исчерпание интеграционной парадигмы второй половины ХХ века. ЕС всегда был проектом политическим, одна только экономическая целесообразность его не вытянет. Ни новой масштабной цели, ни общего врага, способного консолидировать, не просматривается. За исключением, впрочем, одного, но его концептуализация способна, наоборот, окончательно развалить всю конструкцию.

Это внутренний «враг» – те самые мусульманские общины, которые находятся сегодня в центре бурных дебатов о мультикультурализме. Европейские общества, напуганные валом перемен, концентрируют внимание на наиболее броских проявлениях глобализации. Ксенофобия – часть европейской традиции национальных государств. А в нынешней ситуации ксенофобия националистическая и реакционная пересекается с ксенофобией либеральной. Первые исходят из классических представлений о «крови и почве», вторые – из примата современных ценностей, которые отвергают фанатично и ультраконсервативно настроенные иммигранты.

Сценарий «европейского пробуждения» на основе защиты ценностей Старого Света от иммигрантов выглядит фантастическим. Он противоречит вектору интеллектуального и политического развития многих десятилетий, чреват серьезнейшими социальными потрясениями и заведомо деструктивен. Правда, за последние годы многое из того, что представлялось невероятным и никогда невозможным, стало обретать очертания.