Процесс над Юлией Тимошенко в Печерском суде завершен. Все итоги его подводить рано.

Но думается одним из этих итогов может стать получение адвокатами экс-премьера (Александром Плахотнюком, Николаем Сирым, Юрием Суховым) мест в предвыборном списке «Батькивщины». Впрочем независимо от того, станут ли они кандидатами в депутаты или нет, нельзя говорить, что процесс сделал их очень популярными даже в среде такой заметной прослойки общества, как фанаты Юлии Владимировны.

С другой стороны, хотя немало в обществе и людей, активно не принимающих Юлию Тимошенко, нельзя сказать, что в их среде, приобрела сколь-нибудь заметную популярность прокурор Лилия Фролова, чьи требования суд полностью удовлетворил. Век-полтора тому назад подобное было бы в невозможно. Но в таком отношении к ключевым фигурам самого резонансного судебного процесса независимой Украины видится знамение времени, присущее отнюдь не только нашей стране.

В ходе этого процесса много говорилось об уважении к суду. Прописная истина гласит — суд надо уважать. И спорить с ней, конечно, глупо. Однако с другой стороны рискну заметить, что во всем мире в последние десятилетия стало меньше, если не собственно уважения к суду, то почвы, на которой это уважение произрастает.

Да, разумеется, существует немало государств, где судебная система имеет куда большее доверие граждан, чем в Украине, где ее считают действительно независимой ветвью власти. Однако разве можно и там сравнить общественный интерес к этой ветви власти с интересом к деятельности правительств и парламентов? Конечно, нет.

Но так ведь было не всегда. В XIX — начале XX века интерес к суду был несравненно большим, чем ныне. Неизменной чертой всех крупнейших газет были подробные (а точки зрения журналистских сегодняшнего дня — подробнейшие) отчеты о судебных процессах, воспроизводящие речи прокуроров и адвокатов. И так было не только с известными и сейчас, политизированными делами типа процессов Дрейфуса во Франции и Бейлиса в России, а и с множеством других, которые канули ныне в абсолютную безвестность.

А раз газеты все это подробно живописали, значит, на такие материалы имелось немало читатлей. Ведь средства массовой информации — это прежде всего бизнес. Достаточно посмотреть, как много там и в те времена было рекламы. Причем по меркам и наших дней очень качественной. Ведь сейчас рекламный ролик — это обычно изо дня в день, и из месяца в месяц одной и той же фразы — «Баунти — райское наслаждение и т.д.). А например, издававшаяся до революции в Харькове но влиятельная на всем Юге России газета «Южный край» ежедневно публиковала не повторяющуюся стихотворную рекламу шустовского коньяка. Конечно, не берусь категорически утверждать, что повторов вообще не было. Но бесспорно, если они и были, то таковыми не казались, так как читатель успевал забыть, что подобное появлялось с месяц назад.

Но в темах рекламы проглядывают различия между тогдашними временами модерна, и сегодняшними постмодерном. На днях Верховная Рада приняла законопроект, запрещающий в СМИ рекламу, магов, колдунов, экстрасенсов и т.д. А в прежние времена такой закон был совершенно излишним, поскольку подобной рекламы все равно не было. Хотя те, кого сейчас называют экстрасенсами были всегда и пользовались немалой популярностью даже во властных кругах. Взять хотя бы Григория Распутина или Алистера Кроули. Вот только не появлялась реклама их и им подобных на страницах «Таймс», «Русских ведомостей» или мало-мальски серьезных изданий меньшего масштаба. Как не появлялась там и реклама заведений под «красным фонарем», хотя существовали они тогда везде совершенно легально. Самоограничение редакторов работало эффективней законов.

Времена, когда рекламу колдунов нельзя было публиковать в газетах силою не цензуры, а моральных принципов, были временами торжества рационализма и печатного слова. Тогда как нынешнее время — торжество инстинктов и видеокультуры.

В результате интеллекта от политиков требуется все меньше. Это показали (повторю здесь то что писал в «2000» более 4 лет назад («Незамеченные рецепты американского успеха», №15 (362) 13-19 апреля 2007 г.) исследования американской компании по подготовке абитуриентов «Принстон ревю», которая изучает лексику президентских дебатов. «В 2000 и 2004 гг. лексика Джорджа Буша находилась на уровне, доступном ученику 6-го класса средней школы, у его противников Эла Гора и Джона Керри — на уровне 7-го (но у Гора показатель был чуть выше). В 1960-м же, когда родились современные президентские дебаты, Джон Кеннеди и Ричард Никсон говорили на уровне, понятном десятикласснику. Но вот в 1858-м, когда состоялись вызвавшие общенациональный интерес дебаты Линкольн — Дуглас, на которых шла речь даже не о президентстве, о месте в сенате от штата Иллинойс, лексика будущего президента соответствовала пониманию ученика 11-го класса, а лексика тогдашнего лидера большинства в сенате достигала уровня выпускника.

Самое главное здесь не в том, что Линкольн и Дуглас были гораздо интеллектуальнее Буша, Керри и Гора. Это сугубо частное обстоятельство. Проблема заключается в интеллекте общества. Именно благодаря ему 150 лет назад американских избирателей (которых в тот исторический момент принято было считать неотесанными провинциалами) привлекли политики со сложной, богатой лексикой. А вот если бы нынешние политики и выступили перед современными американцами в стиле Линкольна или Дугласа, то они бы показались заумными чудаками для избирательской массы, воспитанной на видеокультуре. Закономерно, что такой электорат избирает именно Буша. Но в XIX и начале XX века массы воспитывались на письменной культуре — потому и президентами не всегда, но очень часто избирали людей выдающегося интеллекта, в частности Линкольна, Вильсона, Теодора и Франклина Рузвельтов».

Добавлю, что Теодор Рузвельт в начале прошлого столетия озаботился судьбой крупнейшего поэта своего времени Эдвина Арлингтона Робинсона и устроил его на несложную и дающую время для творчества работу на нью-йоркской таможне. И не из благотворительности, а от того, что стихи понравились. И не потому, что на них можно опереться в политической деятельности (как нашим оппозиционерам на любимый ими «Черный ворон» Шкляра). Никакой пропаганды американской мечты у этого печального поэта нет. А можно ли представить не только Бушей, но даже Обаму или современного президента другой страны увлеченным поэтом такого уровня? Может, кто-то и увлекается серьезными стихами, однако и у такого интеллектуального лидера на виду, будет не это увлечение, а другие, более интересные для современного электората.

Разумеется, то, что написано выше относится не к одним американцам времен Линкольна и Дугласа, а к их современникам в различных странах. Отсюда и тогдашний интерес к судебным процессам как к интеллектуальному состязанию сторон, примеру словесного (в данном случае ораторского) искусства, служащего поиску истины. Как мастеров такого искусства и рассматривали прокуроров и адвокатов. Последние пользовались в обществе особой популярностью.

Конечно, ораторское искусство не ограничивалось одними судами. Оно процветало в парламентах. В Англии позапрошлого века политики от ведущих парламентских партий, подобно нынешним футбольным селекционерам, разъезжали по стране в поисках талантливых ораторов, которые бы усилили в парламенте их партийную команду. Конечно, тогдашний (впрочем, как и сегодняшний) британский парламент отстаивал в первую очередь интересы британского капитала. Однако, в отличие например от Верховной Рады среди депутатов не было тех, кого мы нынче называем олигархами (хотя в Англии всегда была предпочтительная для наших олигархов мажоритарная система). Ибо в парламенте требовалось уметь говорить, а не просто поднимать руки при голосовании (электронных систем тогда-то ведь не было).

При этом, тогдашнюю Британию сближало с современным миром то, что и обществу, и элите страны был присущ ставший ныне повсеместным интерес к спорту. Так, современные правила бокса базируются на правилах, разработанных под эгидой маркиза Квинсберри в 1867 г. (размер ринга, продолжительность раундов и перерывов между ними, нокаут на счет 10 и т.д.) Но можно ли было предположить, что в Англии времен Гладстона и Дизраэли или Ллойд-Джорджа и Черчилля, боксер, как бы знаменит он ни был, мог претендовать на место даже члена парламента, не говоря уже о посте премьер-министра. А если бы этот боксер выбрал себе в политические промоутеры американского или французского сенатора да еще призвал бы соответствующие государства вмешаться в британские дела, чтобы поучить англичан демократии, то его едва начавшаяся политическая карьера тут же завершилась бы зубодробительным нокаутом.

Ну а мог бы в те годы американский сенатор, даже от такого ковбойского штата как Аризона, стать политическим промоутером известного боксера, которого бы он хотел видеть на посту, скажем, президента Гаити или Гватемалы? Думаю, что тогда не рискнул бы, ибо коллеги-сенаторы посмеялись бы и сказали бы сенатору: «Джон, наш человек в Порт-о-Пренсе или Сьюдад-Гватемала — это замечательно. Но надо поискать другого нашего человека. Ведь гаитяне и гватемальцы не поймут, как человек с подобной профессией утвердит в такой стране истинно американскую демократию. А потому его демократическое утверждение будет стоить нам слишком много морских пехотинцев».

Но то было время господства культуры слова. А во время господства видеокультуры боксеры уже побывали во главе государств. Например, 10-кратный чемпион Уганды в полутяжелом весе (1951-1960), «Его Превосходительство Пожизненный Президент, Фельдмаршал Аль-Хаджи Доктор Иди Амин, Повелитель всех зверей на земле и рыб в море, Завоеватель Британской Империи в Африке вообще и в Уганде в частности» .

И думается, именно в то время, когда господствовала культура слова, и был создан базис современного мира, и заложены и политические, и экономические его основы. Это время передало последующим поколениям огромный и материальный, и интеллектуальный капитал. И размеры этого капитала столь велики, что мы еще не видим, как он проедается во время господства видеокультуры. А иного сценария, кроме проедания, невозможно представить, когда торжествует культура, апеллирующая не к разуму, а к инстинктам.

Но вернемся к судам. Общий упадок интереса к культуре слова, не может пройти бесследно и для них. Разумеется у коррупции в украинской судебной системе много причин. Но отсутствие того общественного интереса к судам, который был раньше, бесспорно благоприятно и для появления судей-зваричей и для изменения критериев качества работы адвокатов: вместо ораторского мастерства рациональных аргументов — умение договориться о сумме и передать ее в нужный момент.

Такое равнодушие к судам не смог поколебать и процесс Тимошенко. Кажется, никто не публиковал ни речей прокурора, ни речей адвокатов. А если бы и публиковали, то к ним не было бы того же интереса, какой бывал и читателей век-полтора назад. Суд оценивали, в основном исходя не из рациональных аргументов сторон процесса, а из личного отношения к самой Тимошенко — нравится, не нравится. Что впрочем, для эпохи видеокультуры вполне естественно.

А хотелось бы, чтобы эта оценка исходила не от инстинктов, а от рационального выбора. И если нет ни желания, ни возможности оценить аргументы сторон, то есть еще один не менее важный путь рационального выбора. Подойти к процессу с точки зрения не личного отношения к одному из экс-премьеров Украины, а своих личных интересов гражданина, которому в жизни, возможно, придется столкнуться с судом или с правосудием. Например, задать себе вопросы — стал ли первый в украинской истории суд над главой правительства рубежом, после которого и рядовой гражданин сможет отстоять в судебном заседании свои интересы перед власть имущими? Может ли этот рядовой гражданин надеяться, что теперь, если появится инициативная группа по проведению референдума хоть по русскому языку, хоть по федерализации, и мэр города не станет направлять в ЦИК представление о регистрации этой группы, то местный обяжет мэра эта сделать; а если мэр все равно откажется, то покарает его за злоупотребление служебным положением?