Художник отражает общество. В 2000-е годы на первое место вышло искусство. Искусство контролирует и фиксирует все болезненные места, выполняя роль боли в организме.

Марат Гельман, галерист:

Художник, в принципе, так или иначе отражает время, реагирует на время. Вот сколько политики в жизни — примерно столько же и политики в искусстве.

Вот, например в 90-ые годы быть политизированным казалось неловко для художника. Т.е. меня часто обвиняли, что: ну как же так? Это слишком, слишком политично! Сейчас, наоборот, быть аполитичным — это неловко.

Это очень сильно связано с тем, что происходит в обществе. Здесь есть несколько аспектов. Вот такой очень интересный аспект — это какая сфера искусства наиболее близка к политике. До Перестройки самым острым был театр потому, что была цензура, лит. Значит книги все литовались, фильмы литовались, а вот в спектакле можно перед работниками спецслужб премьеру сыграть — один текст, а потом уже играть другой. Т.е. было больше свободы. Или можно было взять какую-нибудь пьесу Шекспира и сыграть её так, что все узнали сегодняшнее время.

Во время Перестройки на первые позиции вышел рок потому, что он быстрый, требует перемен. Да, Цой, «ДДТ», т.е. они были наиболее политически такой активной частью искусства.

Потом был период гласности, и тогда главную роль сыграла литература. Начали публиковать книги, романы, повести — те, которые раньше были под запретом. И вдруг на нас вывалилась огромный, масштабный литературный такой корпус, который очень сильно влиял на ту дискуссию политическую, которая у нас была.

В 2000-е годы на первое место вышло современное искусство. Может быть, это связано с тем, что опять некие цензурные вещи. Может быть, это связано с Интернетом, потому что я спрашивал недавно, когда возмущались против искусства казаки. Я говорю: «Вот книга вышла. Она уж точно не патриотичная. Но эту книгу надо прочесть ещё, а тут в Интернете посмотрел, или даже кто-то распечатал страничку».

Т.е. может быть за счёт того, что Интернет мгновенным образом передаёт вот эти визуальные образы, может быть потому, что действительно художественная среда — единственная, где действительно остался такой дух свободы. Но, так или иначе, сейчас искусство несёт вот этот вот флаг. Т.е. это один аспект искусства по отношению к жизни, в том числе — и в политике выполняет очень важную роль.

Искусство контролирует, оно дистанцированно фиксирует болезненные места. Т.е. оно выполняет роль боли в организме. Если нам больно, это, конечно же, часто бывает неприятно, неудобно, но мы понимаем, что это очень важный механизм, это сигнал о том, что мы больны. Современное искусство сегодня выполняет эту роль. Т.е. оно берёт очень острые, очень проблемные места, и делает нам больно.

Общество, к сожалению, часто реагирует на боль — как бы пытается принять болеутоляющее вместо того, чтобы лечить болезнь. Когда Гай Германика сделала свой сериал «Школа» (сначала фильм «Все умрут, а я останусь»), то основной гнев был против Гай Германики.

В первую очередь гнев идёт именно на художника. Но, всё-таки, общество реагирует, и через некоторое время оно пытается с этой болезнью как-то справиться. Это второй аспект.

Третий аспект — очень важные отношения художника и власти. Это, наоборот, сотрудничество. Потому что, ну да, художник в поисках денег жизненных, жизненной энергии для себя. Он в том числе обращается к власти потому, что художник не производит никаких полезных вещей: не печёт хлеб, не добывает уголь. Но он выполняет очень важную роль — роль социальную. И вполне было бы логично, чтобы власть эту роль каким-то образом оплачивала.

Здесь начинается у нас такая ситуация. Советский принцип (он всё ещё такой достаточно распространённый) — это когда искусство пытаются использовать в качестве элемента пропаганды: «О’кей, мы будем финансировать фильмы. Но только те фильмы, которые прославляют нашу власть, нашу милицию, нашу армию и т.д., и т.д.».

Существует второй — назовём его сурковский — такой стиль, когда покупается лояльность: ты делай, что хочешь, но не участвуй в политической жизни.

Существует лужковский стиль, — когда властитель вдруг решает, что он такой просвещённый Медичи, а вокруг — все невежды. И сам выбирает: вот там Шилов — великий художник. Я ему подарю музей, хотя это, вообще, не художник как бы.

И есть наиболее традиционный для регионов русских момент отношений. Это искусство делится на традиционное старое хорошее — и новое современное плохое. И по отношению к этому новому современному плохому власть действует точно так же, как она действует к оппозиции.

То, что мы пытаемся сейчас выстроить — это взаимоотношение с территорией (не с властью). Потому что территория от художника хочет совсем другого. Она что говорит? «Сделай нам такую выставку, чтобы город прогремел на весь мир! Вот сейчас нам прислали журнал «Арт», и там буквально пять полос про Пермь. Сделай нам такую выставку, чтобы наша публика не по подъездам пьянствовала, а ходила, стояли очереди».

И художник этого хочет. Т.е. художник хочет того же, чего хочет территория. Хочет всемирной славы, хочет очередей публики, т.е. признания при жизни. Поэтому я считаю, что это очень перспективная ситуация.

Надо уходить из Москвы. Здесь очень активный политический пропагандистский контекст. Москва — вроде как считается, что у неё всё хорошо. Она будет всегда требовать: «Пропагандируй нас. Будь лоялен. Будь традиционным».

А вот территория — да, там есть интерес именно к тому, чтобы на этой территории появилось необычайное культурное явление. И сейчас мне кажется, что это будет таким трендом