Я вообще-то не люблю сессию. Особенно я ее невзлюбила, став преподавателем. Но я очень люблю момент в начале экзамена, когда студенты еще готовятся отвечать, сосредоточенно пишут ответы на листочках, хмурятся, вздыхают, поглядывают на меня: удастся ли вытащить шпаргалку? Я как-то удивительно хорошо помню себя молодой. Поэтому могу быть снисходительной, с этим моим студентам повезло.

Духа у меня не хватает не пустить опоздавших, сама знаю как это обидно: все-таки встал, бежал всю дорогу, изо всех сил стараясь успеть на первую пару, а натолкнулся на закрытую дверь! И еще и попался преподавателю на глаза как опоздавший, лучше бы совсем не приходить. Я обычно возмущенно оглядываюсь на дверь, открывающуюся во время занятия, но тут же таю, увидев растерянное, расстроенное лицо и услышав произнесенное с придыханием, неразборчиво, скороговоркой: «Извинитепжлстаможноайти?». «Можно, заходите…» Вздыхаю я. И никогда я не слежу за тем, списывают они или нет, сама списывала крайне редко, но бывало же так, что – караул! Все помню и понимаю, а нужный билет кажется настолько незнакомым, будто ничего подобного отродясь не знал. Человеку всегда нужен шанс, думаю я. Так что с этим моим студентам повезло.

Но! Во-первых, я так снисходительна к списыванию потому, что знаю: я всегда пойму, для чего и как использовалась шпаргалка. Стала ли она единственным источником сведений по предмету, к которому студент прильнул непосредственно на экзамене, оказалась ли главным хранилищем знаний, которым не нашлось места в голове, явилась ли весомым подспорьем при подготовке к ответу или просто психологическим «спасательным кругом». Бедняга и так бы выплыл, может быть, и с блеском, но от волнения не верит в себя. И уж конечно я всегда пойму, является ли отвечающий автором шпаргалки, а также то, насколько он понимает предмет. И всегда могу задать нужный вопрос. Вот так.

Второе. Я, как уж было сказано, помню свою молодость очень отчетливо. И не вздохи на скамейке, а пробы и ошибки. А значит, и заблуждения, и слабости, и связанные с этим уловки. Как оправдывались, что придумывали, как именно пытались увильнуть. И распознаю почти безошибочно такие попытки. И третье. Я прощаю рассеянность, разболтанность, необязательность, даже невежество только тогда, когда уверена, что это болезнь роста, сложности адаптации к внезапно обрушившемуся на хрупкий юный организм мира. Но если я вижу, что это уже сформировавшееся кредо, человек вполне уверен в себе, просто ему так удобно, тут я становлюсь непреклонной.

Да! Вот чего не терплю – так это хамство и необоснованные амбиции, агрессию, ими обусловленную. Но и тут всегда готова дать шанс осознать и исправиться. Признаю, что я добрая очень условно, но я считаю безусловную доброту и мягкость проявлением непрофессионализма преподавателя так же, как и необоснованную твердость, особенно в формальных вопросах. В работе с людьми шаблоны чаще вредны, чем полезны. Набор методик, педагогических подходов, которые используются в разных сочетаниях и в зависимости от ситуации, и которые все время развиваются – это необходимо. А твердость, жесткость, верность формальным правилам мешает решать профессиональные задачи адекватно и эффективно.

Не люблю сессию, нервничаю и расстраиваюсь вместе со студентами. Чутко слежу за тем, что мои собственные негативные эмоции не повлияли на оценку, это непростительно. Стараюсь не идти на поводу у жалости, «оценка должна воспитывать», говорит мой декан, и я полностью с ним согласна. Пытаюсь добавить в этот процесс гуманистического смысла. А это все трудно, вот я и не люблю сессию.Но когда они сидят, склонившись над своими листочками, я забываю все проблемы и сложности, всю накопившуюся за семестр усталость. Сама собой вспоминается музыка из моего самого любимого фильма про школу – «Доживем до понедельника», и я наслаждаюсь покоем и безусловной, ничем не омраченной любовью к своей работе.