Михаил Дмитриев, президент Центра стратегических разработок, о том, стоит ли ждать в России революцию.

В марте 2011 года президент Центра стратегических разработок экономист Михаил Дмитриев опубликовал доклад «Политический кризис в России и возможные механизмы его развития». В исследовании аналитик предсказал то, что случилось в России через девять месяцев: массовые митинги и протесты по итогам выборов в Государственную думу. Доклад был первым опытом ЦСР по политическому прогнозированию и одним из самых успешных в России за последние годы. Следом ЦСР выпустил еще три политических исследования. В последнем прогнозе Михаила Дмитриева говорится о революции.

— Если сравнивать экономические и политические процессы, какие проще предсказать?

— И в России, и в мире многие экономические процессы на недолгих интервалах вполне предсказуемы. Например, рост промышленной продукции или динамика инфляции, валовой внутренний продукт или численность занятых в России. Стандартные экономические модели позволяют делать прогнозы с точностью чуть ли не 95%. А прогнозы выпуска по отдельным отраслям или численности безработных, как это ни странно, делать намного труднее. Бесполезно предсказывать даже на недлинных интервалах показатели цен на нефть и некоторые металлы, например никель. Лучше не пытаться их предсказать, а использовать предположительные вариации этих показателей и на их основе формировать альтернативные сценарии развития страны.

Каждый наш политический доклад содержал прогнозы, сбывшиеся по факту

Если в экономике еще возможно прогнозировать некоторые показатели, опираясь в основном на количественные математические методы, то в политике такой формальный прогноз практически невозможен. И хорошее предсказание сильно замешено на политической интуиции, опыте и чутье. В этом плане наши недавние опыты прогнозирования политических событий стали из ряда вон выходящим явлением. Мы попытались использовать более точные, эмпирически обоснованные методы анализа, прежде всего качественную социологию. Фокус-группы и глубинные интервью позволяют просигналить об изменениях в обществе за 6–9 месяцев. Уже несколько раз мы верно предугадывали тенденции на протяжении последних двух лет. Каждый наш политический доклад содержал прогнозы, сбывшиеся по факту. Некоторые из них были совершенно удивительны для большинства политических аналитиков. В нашем первом политическом докладе, который был опубликован в марте 2011 года, мы предсказали массовые беспорядки, начало устойчивого падения доверия к власти и даже сроки наступления некоторых событий. Все это состоялось. В феврале 2011 года, когда мы писали доклад, эксперты были уверены, что революционный сценарий практически невозможен. А мы говорили, что он наиболее вероятен, и подробно описали его в деталях. Тогда экспертное сообщество крутило пальцем у виска. Доклад рассматривался как попытка выдать желаемое за действительное. Но получилось так, что наши методы — использование социологических фактов с точки зрения прогнозирования — сработали и в дальнейшем нас не подводили. Наши прогнозы оправдывались.

— Тогда, в феврале, перед публикацией первого доклада, вы до конца верили в этот сценарий?

— В таких случаях, конечно, вероятность ошибки велика. Мы понимали, что идем на огромный риск. Если бы этот прогноз не оправдался, то была бы высока вероятность того, что наш центр не смог бы продолжить свое существование.

— Какие еще ваши прогнозы сбывались?

— Прогноз, связанный с началом глобального финансово-экономического кризиса и его воздействием на российскую экономику. В 2005–2007 годах эксперты не очень интересовались такого рода прогнозами — понять, что будет, если вдруг обвалятся цены на нефть, и как это отразится на России. Нам важно было, насколько велика будет угроза для экономики, не обернется ли это чем-то вроде дефолта 1998 года, из которого мы выбирались очень болезненно. И тогда мы разработали две серии сценарных прогнозов (сценарных, потому что главный параметр, который мы не могли предсказать, — это цена на нефть). Последний прогноз был опубликован за полгода до кризиса. И когда он начался, многие прогнозные параметры оказались очень близки к реальному развитию событий. Нас после этого стали величать людьми, которые смогли предсказать кризис. На самом деле мы не кризис предсказали, а то, как он будет развиваться в России, если цены на нефть упадут. Наше стресс-тестирование экономики оказалось весьма точным и помогло политикам вырабатывать антикризисные меры.

— Сколько времени и денег уходит на подготовку ваших политических докладов?

— Максимум два месяца. А обычно в течение полутора. Но и прогнозы являются не долгосрочными. Как правило, на 6–9 месяцев, максимум на год. В политике уже такой срок на переломе трендов, когда неопределенность возрастает, является очень немалым. Бюджет нашего осеннего исследования, где говорилось о революции, был совсем небольшим для социологических исследований, что-то вроде 2,5 млн руб. Первые два доклада мы финансировали за счет нашей организации. А вот под третий и четвертый мы уже получили поддержку при содействии Комитета гражданских инициатив.

Демократизация продолжится. Большинство стран мира, даже в Африке, к 2030 году выйдут из зоны недемократических режимов

— Как далеко вы позволяете себе заглянуть в будущее, когда прогнозируете экономические процессы?

— В отличие от политики здесь для нас типична подготовка долгосрочных сценарных прогнозов. В 2005 году мы делали долгосрочные прогнозы всех стран мира до 2030 года. Для каждой страны была сделана индивидуальная модель так называемого эндогенного роста — модель, которая связывает факторы производства — труд и капитал — с инновациями. Она определяет для каждой страны долгосрочные трендовые темпы экономического роста, позволяющие примерно прикидывать, где эта страна по своему развитию может оказаться через 10, 20 и 30 лет. В прогнозах мы проследили статистические связи между подушевыми доходами населения и примерно сотней различных показателей — от экологии до уровня коррупции. Получили очень интересные результаты. Некоторые из них сработали уже сейчас. Причем неожиданно для нас. Год назад я поднял данные этого прогноза на 2010 год и с удивлением обнаружил, что согласно нашим прогнозам должна была практически исчезнуть группа стран с наиболее жесткими авторитарными режимами. Хотя в 2005 году таких стран было много. И должно было это произойти в связи с ожидаемыми темпами экономического роста в малоразвитых регионах. Я понял, что в этой зависимости была немалая правда жизни, потому что в начале 2011 года началась «арабская весна» и авторитарные режимы на Ближнем Востоке зашатались. Причем до начала этих событий многие из стран региона прошли через период наиболее быстрого и успешного экономического роста за свою историю, в частности Тунис и Египет.

— Что в 2030-м произойдет?

— Демократизация продолжится. Большинство стран мира, даже в Африке, к 2030 году выйдут из зоны недемократических режимов.

— А Иран и Северная Корея?

— Еще в начале 2000-х был опубликован хороший прогноз Роналда Инглехарта, социолога, чьи прогнозы уже несколько раз сбывались, о том, что Иран и Китай — это кандидаты на демократизацию уже в течение ближайших одного-двух десятилетий. Ну и в строгом смысле слова Иран уже не является тоталитарной системой, потому что там возможна даже смена президента страны и обновление парламента на открытых и достаточно конкурентных выборах. Что касается Северной Кореи, она пока находится в диапазоне очень экономически неразвитых стран. И там такой тоталитарный режим до сих пор возможен по экономическим причинам. Экономика этой страны, как и Кубы, почти не развивалась на протяжении последних 30 лет. Либо этот режим станет настолько экзотичным, что не сможет существовать в современной международной системе, либо экономический рост будет происходить даже в неблагоприятных условиях и приведет к окончательному размыванию режима.

Падение доверия к власти приобрело устойчивый характер и оно вряд ли завершится без серьезных, давно назревших изменений в политической системе

— Вернемся к России. Какое среднесрочное будущее вы видите?

— Наше представление сейчас о некоторых политических тенденциях заключается в том, что падение доверия к власти приобрело устойчивый характер и оно вряд ли завершится без серьезных, давно назревших и в общем-то прогрессивных изменений в политической системе. И если власти будут этому сопротивляться, то политический кризис просто продолжится до тех пор, пока общество не найдет решение этой проблемы.

— Какое это решение?

— Модернизация политической системы. Она должны стать более открытой, более демократичной, более подконтрольной обществу. Мы пришли к выводу, что сами протесты хоть и затухли и участие в них не вызывает большого интереса у россиян, но при этом сама протестная форма влияния на политику приобрела легитимность, которой она не имела в нашем обществе со времен перестройки. Сейчас примерно две трети россиян считают, что протесты — это оправданный, абсолютно необходимый и очень важный способ выражения своих политических мнений. И полагают, что при определенных обстоятельствах они могли бы позитивно отнестись к этим протестам. Они стали более легитимной формой политической активности, чем выборы. И это очень серьезная подвижка, которая произошла буквально в последние несколько месяцев и способна в будущем оказать очень серьезное влияние на политическую систему.

— То есть революция — это нормальное явление в глазах россиян?

— Да. Нас поразило то, что люди процесс изменения власти через протест сами называли словом «революция». И впервые за всю историю наших исследований такой разговор в каждой фокус-группе возникал спонтанно. Люди очень спокойно, рационально, без испуга, без особых эмоций обсуждали этот вариант, как некий ответ на то, что власть не готова изменяться сама и выборы не способны поменять власть. Это не значит, что людям революция нравится. Но то, что люди стали относиться к этому исходу событий серьезно и даже спокойно, — это социологический факт.

— Вы можете спрогнозировать революцию?

— Нет, мы пока не можем спрогнозировать момент наступления следующей волны публичных протестов и конфликтов. Но мы знаем, что сейчас в новых условиях их наступление стало гораздо более вероятным, чем это было несколько лет назад.

Факты о Михаиле Дмитриеве

1. Окончил Ленинградский финансово-экономический институт имени Вознесенского (СПбГУЭФ) по специальности «экономическая кибернетика».

2. В 2000–2004 годах был первым заместителем министра экономического развития и торговли Германа Грефа.

3. С 2005 года возглавляет Центр стратегических разработок, который занимается аналитикой в области экономики и финансов, а также разрабатывает социально-экономические стратегии для правительства и бизнеса.

4. Предсказал массовые митинги и протесты за девять месяцев до выборов в Госдуму в 2011 году. Увлекается советским андеграундным искусством и собирает фигурки бегемотов.