7 июня 2011 года в Осло были проведены переговоры министра иностранных дел России Сергея Лаврова с министром иностранных дел Норвегии Йонасом Гаром Стёре. Главы внешнеполитических ведомств обменялись ратификационными грамотами к Договору о разграничении морских пространств и сотрудничестве в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане [1]. Казалось бы, на извечный вопрос, где ставить запятую в формуле «делить нельзя сотрудничать», получен окончательный ответ, и межгосударственный конфликт, с разной степенью интенсивности продолжавшийся с 1926 года, к удовлетворению сторон разрешен.

Россия и Норвегия подписали указанный договор 15 сентября 2010 года в Мурманске. Были установлены четкие границы суверенных прав и юрисдикций двух государств при разграничении пространств Баренцева моря [2]. Парламент Норвегии ратифицировал договор 8 февраля, российская Государственная дума – 25 марта, Совет Федерации – 30 марта 2011 года.

Однозначно оценить подписанное соглашение, однако, весьма затруднительно, и его необходимо, скорее всего, рассматривать в свете изменений политического состояния противоборствующих сторон.

Теоретически рассуждая, конфликт представляет собой противоборство двух или более субъектов, оспаривающих друг у друга распределение полномочий. Причины конфликтов описываются, как правило, ресурсным и ценностным подходами. Конфликт из-за ресурсов – противоборство по поводу власти, собственности, богатств, авторитета, статуса, доступа к новым ресурсам. Конфликт из-за ценностей – противоборство идеологий, но чаще – нравственных убеждений. Предельно неоднозначные переговоры по разграничению морских пространств Баренцева моря являлись примером сложного переплетения мотивов как ресурсного, так и ценностного характера.

В 1920 году девять государств (США, Япония, Великобритания, Франция, Италия, Нидерланды, Дания, Швеция и Норвегия) подписали Договор о Шпицбергене, который передавал все острова, расположенные на акватории 74°–81° северной широты и 10°–35° восточной долготы (включая архипелаг Шпицберген), под административный суверенитет Норвегии при условии, что на территории этих островов и в их территориальных водах хозяйственной деятельностью и рыболовством могут заниматься все участники договора. Рассматриваемое соглашение оперирует конструкциями, определенно не указывающими на классическое «легитимное право на насилие» со стороны Осло. Таким образом, хотя текст договора свидетельствует о «полном и абсолютном суверенитете Норвегии» (full and absolute sovereignty) [3], это, однако, не может пониматься как наличие государственного (state) суверенитета.

Стоит отметить, что в момент подписания сторонами Договора о Шпицбергене Россия не признавала данный документ, да и ее, Россию, не признавали сами первоначальные участники межгосударственного соглашения. Только когда в 1935 году стала очевидна непродуктивность бойкота Советского Союза, он стал полноправным участником договора 1920 года наряду с его основателями.

Несколько позже даты заключения Договора о Шпицбергене, а именно в 1926 году СССР определил границы своих морских полярных владений. В основу проведения границ акваторий был положен так называемый принцип секторного деления, когда суверенный контур идет по линии долготы от точки сухопутной границы на побережье до Северного полюса. В результате сформировалась оспариваемая акватория. Норвегия и СССР установили границы своих исключительных экономических зон в 1976 году. Наша страна использовала секторный принцип, а соседи-оппоненты – разграничение по срединной линии. Несовпадение подходов привело к образованию спорной зоны общей площадью около 155 тыс. кв. км. (что превышает, для сравнения, норвежские морские владения в Северном море).

В течение трех десятилетий, с точки зрения российских интересов в Арктике, приоритетной задачей представлялся медленный и сложный переговорный процесс. Это прекрасно понимали и норвежские переговорщики. В августе 2004 года тогдашний заместитель министра иностранных дел Ким Тровик прокомментировал проблему делимитации морской границы следующим образом: «Намного важнее найти хорошее, а не быстрое решение. Мы не должны ощущать давление времени» [4]. Было очевидно, что российской стороне требуется концентрация всех возможных усилий именно на поиске оптимального решения проблемы раздела или совместного освоения спорных провинций Баренцева моря с Норвегией, а вовсе не надувание щек по поводу «неожиданного успеха» в делении совсем немифических «мировых резервов» глубоководной Арктики. Что же получилось теперь, после обмена ратификационными грамотами к Договору о разграничении морских пространств и сотрудничестве в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане от 15 сентября 2010 года?

Прежде всего, Российская Федерация отказалась от суверенных прав в отношении примерно половины от указанных выше 155 тыс. кв. км. акватории, навсегда отступила от того, что прежде считала исключительно своим. Во-вторых, с учетом прецедентного характера международного морского права, заключение договора означает, что Россия добровольно отказалась от применения универсального принципа секторного деления, к которому Москва апеллировала в течение восьмидесяти пяти лет.

Норвегия, успешно заключив соглашения в 1965 году с Великобританией и Данией, а затем, в 1968 году, со Швецией о пространственной делимитации Северного моря, используя принцип срединной линии, неоднократно заявляла о возможности и необходимости применения этого же принципа в Баренцевом море. С 1976–1977 гг. на стадии переговоров по разграничению экономических зон, которые в большей степени затрагивали вопросы рыболовства, норвежцы давали понять, что они готовы будут пойти на делимитацию «спорного района» 50 на 50. Но такой подход не встречал поддержки у советской, а впоследствии российской стороны. Данный вариант, разрушая систему Договора о Шпицбергене 1920 года и историческую границу полярных владений России, не отвечал принципу справедливости.

Теперь же отступление от принципа секторного деления – в частном рассматриваемом случае это фиксировалось в двух взаимосвязанных тезисах: «The sea is divided along lines of longitude, with the North Pole as the center» и «The North Pole would be split among countries» [5] – автоматически означает отказ от положения, при котором Москва может считать Северный полюс российским.

Медийно нашумевшие российские «погружения» почти четырехлетней давности вывели вопрос раздела Арктики из сферы спокойных, хотя и предельно противоречивых переговоров в «открытое» пиар-пространство, заставив лидеров приарктических государств также снаряжать экспедиции, делать громкие заявления о том, что они «не отдадут ни пяди» арктического пространства. Все пропагандистские заявления, звучавшие в августе 2007 года, когда глубоководные аппараты «Мир-1» и «Мир-2» «установили российский флаг на дне Северного Ледовитого океана» (именно такая формулировка являлась официальной) [6], теперь должны быть забыты.

Позиционирование причин необоснованно значительных уступок России целесообразно исследовать посредством моделирования эволюции основных стадий конфликта. Известно, что стороны всегда способны перевести конфликт в такую форму, при которой его можно избегать, откладывать или даже отрицать. Конфликт может тлеть, может быть осуществлена его подмена или вовсе перемещение в другую область взаимоотношений сторон. Если же конфликт приобрел конфронтационную форму, то только переговорные практики способны достичь примирения, т.е. относительно быстрого изменения самой конфликтной ситуации. Но примирение не означает автоматического устранения причин конфликтной ситуации, так как завершение инцидента может быть предопределено, например, трансформацией требований одной из сторон, истощением ресурсов, вмешательством третьей силы. В этом же ряду находится такое контекстуальное изменение ситуации как уступка. Даже при принятии сторонами заключения, что конфликт завершен, критерии его разрешения требуют однозначного определения, кто именно является победителем и побежденным, каким будет будущее распределение ресурсов и ценностей. В противном случае, несмотря на ситуационное исчерпание предмета спора, не происходит фактического изменения обстоятельств, не исключается новое, последовательно отложенное противостояние.

Кажущееся внешне привлекательным положение «в обмен на технологии», подтверждаемое словами российского президента Д. Медведева: «Прежде всего, это, конечно, энергетика, потому что неурегулированность вопросов о территориальном размежевании, о разграничении морских пространств не давала возможности заниматься крупными энергетическими проектами … Мне кажется, что это лучший подход. Это объединяет и усилия, и деньги, и технологии. И, может быть, это главное» [7], – звучит не в полной мере убедительно.

Вопрос о том, возможно ли будет в формуле «делить нельзя сотрудничать» поставить запятую после слова «нельзя», остается открытым, поскольку тезис о сотрудничестве не подкрепляется ясными договоренностями практического характера. Постановка же запятой перед «нельзя», фактически уже реализованная в ратифицированном договоре, автоматически наделяет границу делимитации в Баренцевом море негативным нарицательным смыслом, как это случилось с линией Шеварднадзе–Бейкера в Беринговом море. При этом двустороннее российско-американское соглашение о последней вот уже два десятилетия остается нератифицированным Россией.