Существует легенда, будто последняя запись в тетради по географии курсанта Парижской королевской военной школы Бонапарта гласит: «Малый остров Святая Елена». Мистическое совпадение: на этом крохотном пятачке земли — 122 кв. км — бывший властитель половины Европы провел последние шесть лет жизни. В изгнание ему было позволено взять несколько соратников и слуг. Всего за Наполеоном добровольно последовали 27 человек. А охраняли узника 3 тыс. солдат и целая эскадра военных кораблей.

Англичане действительно опасались своего именитого пленника. Им было известно и о его нраве (в частности, о «склонности к побегу»), и о наличии во Франции тайных бонапартистских организаций, вынашивавших планы освобождения императора. В связи с этим меры предосторожности были чрезвычайными: и многочисленные часовые, и особая система сигнальных постов на доминирующих вершинах острова, и режимные ограничения для самого Наполеона, ставшие особенно строгими после прибытия на остров нового губернатора сэра Хадсона Лоу.

К слову, начальство Лоу характеризовало своего подчиненного как человека неумного, подозрительного и завистливого. Эти качества в полной мере проявились в должности тюремщика: Лоу, панически боявшийся провалить сулящее всяческие награды задание, стремился максимально ограничить как свободу передвижения пленника, так и круг его общения. В результате остров вынуждены были покинуть граф Лас-Каз, автор знаменитой книги «Мысли и максимы узника Святой Елены», и врач О’Мира, которому Наполеон по-настоящему доверял (с его преемником Антомарки у императора отношения не сложились, да и квалификация его вызывала большие нарекания). К слову, о причинах смерти императора по сей день спорят историки, криминалисты и врачи. Рак желудка (болезнь, от которой умер в свое время его отец), заболевание печени, отравление мышьяком — далеко не полный перечень гипотез и версий.

Трудно было представить себе более тяжелое испытание для деятельной натуры Наполеона, чем фактическое заточение на острове в океане. Он предавался воспоминаниям, завел роман с женой маркиза де Монтолон Альбиной (следствием чего было рождение его последнего ребенка, девочки с говорящим именем Жозефина Наполеоне; она прожила всего один год), подружился с дочерями местного фермера. Но тихие радости дружбы, неторопливого общения, романа с женой соратника были не для Наполеона Бонапарта. Его самая любимая женщина — Слава — продолжала в первую очередь занимать мысли и чувства императора в изгнании, из которого ему уже не суждено было вернуться.

«Известно лишь мне одному»

В последние недели жизни, в те моменты, когда боли отпускали Наполеона и он был в сознании, его заботили вполне понятные и естественные вещи: передать привет и наставление сыну, распорядиться принадлежащим ему имуществом, вознаградить соратников и слуг.

А о посмертной славе он думал много раньше. В беседах с Лас-Казом венценосный узник постоянно возвращался к оценке совершенного. Память о нем будущих поколений волновала его, хотя подчас он и отзывался об этом почти презрительно: «Пускаясь во всякого рода преувеличения, меня восхваляли, как и прочих монархов, коим дано было свершить нечто необыкновенное; но то, в чем истинная моя заслуга, известно лишь мне одному». При этом иногда он оценивал себя в первую очередь как выдающегося полководца, вспоминая победы, из которых более всего ценил Маренго, Аустерлиц и Иену. Иногда — как законодателя: «Моя истинная слава — не в том, что я выиграл сорок сражений… Но то, что не может быть забыто, то, что будет жить вечно, — это мой Гражданский кодекс». Подчас же — как устроителя послевоенной Европы: «В Европе списывают мои законы, подражают моим учреждениям, завершают мои начинания, следуют моей политике и так далее, вплоть до того тона, который задавал мой двор; значит, мое правление было не так уж плохо и нелепо, как о том говорят?». И всегда — как человека, принесшего Франции величие: «Наступит день, и история скажет, чем была Франция, когда я взошел на престол, и чем стала она, когда я предписал законы Европе».

Во многом он оказался прав. Его Гражданский кодекс не только не был забыт, но и действует по сей день (разумеется, с определенными поправками) во Франции и ряде ее бывших колоний. В свое время он оказал решающее влияние на законодательство германских и итальянских государств, а также нескольких стран Латинской Америки и штата Луизиана в США. Следы этого влияния видны и сегодня.

Колоссальный по объему и революционный по содержанию, кодекс окончательно разрушил старое феодальное право и на практике закрепил один из основополагающих лозунгов Французской революции — равенство — как в сфере предпринимательства, так и в вопросах семейных правоотношений, наследственного права и других важнейших областях. Именно благодаря этому документу жители Франции независимо от социальной принадлежности и толщины кошелька стали чувствовать себя защищенными законом. Две тысячи двести восемьдесят две статьи, разделенные на три книги, последовательно утверждали этот доселе не знакомый праву принцип.

Интересно, что не только содержание и юридическая техника кодекса, но и его безупречный стиль нашли своих поклонников. Так, например, Стендаль имел обыкновение прочитывать по нескольку страниц в день для обострения чувства языка, а Поль Валери вообще считал его величайшим произведением французской литературы.

Конечно, Наполеон был не единственным его автором. Среди сподвижников были блестящие юристы — например, Жан Камбасерес, еще в 1794 году опубликовавший наброски будущего документа, или Жан Порталис, главный его редактор. Но основным автором, лично продиктовавшим текст сотен статей, все же был человек, которого потомки помнят в первую очередь как полководца.

В отношении величия Франции ее император также не ошибся. Сегодня подавляющее большинство французов считают наполеоновскую эпоху периодом величайшего подъема своей родины. Кольцо бульваров в центре Парижа, названных именами маршалов, Вандомская колонна и надгробие самого Бонапарта в соборе Дома инвалидов — топографическая память о Наполеоне.

Что же касается военных побед, то они, несомненно, тоже не забыты. Полководческий гений Бонапарта берутся отрицать немногие (правда, среди них есть, например, и Лев Толстой), а число только специальных монографий и статей, исследующих различные аспекты его военной деятельности, давно перевалило за десять тысяч. Названия величайших сражений этой эпохи по-прежнему звучат почти как священные для каждого любителя военной истории (а их немало: одних только клубов исторической реконструкции, занимающихся данным периодом, в Европе более сотни), а места, где некоторые из них происходили, превращены в музеи (среди них — Аустерлиц и Иена, Бородино и Ватерлоо).

При этом посмертную славу величайшего полководца омрачает репутация политика, стремившегося решать как внутренние, так и международные проблемы в первую очередь при помощи пушек, и мало думавшего о цене, которую предстоит заплатить за эти решения.

Когда Наполеон плакал

Наполеоновские войны — не только колоссальные кровопролитные битвы (в трехдневном сражении под Лейпцигом сошлось около полумиллиона солдат, а на поле боя у Бородина осталось лежать около 60 тыс. убитых и умирающих), но и относительно небольшие боестолкновения. Число только тех боевых операций, в которых обе стороны потеряли не менее 2 тыс. человек, за пятнадцать лет от Маренго до Ватерлоо составляет не менее 230. Помимо этого, в тот же период состоялось семь крупных морских сражений и 91 осада.

Наполеон неоднократно подчеркивал, что не хотел проливать кровь. Например, на Святой Елене он говорил об обстоятельствах своего первого (1814 года) отречения: «Вместо того чтобы отречься в Фонтенбло, я мог сражаться: армия оставалась мне верна, но я не захотел проливать кровь французов из своих личных интересов». Здесь он, мягко говоря, кривил душой. Ибо его отношение к жизням собственных солдат и офицеров скорее сродни отношению шахматиста к фигурам на доске — их надо беречь для достижения победы, но поражение противника оправдывает любые жертвы. Так, в 1805 году он заявил австрийскому дипломату Меттерниху, что «может позволить себе расходовать 30 тыс. человек в месяц». Даже и в период триумфального шествия по Европе победы Наполеона очень часто достигались ценой огромных жертв.

Точный подсчет потерь в эпоху наполеоновских войн вряд ли возможен. В период 1800–1815 годов одна только Франция, по самым минимальным оценкам, потеряла убитыми и умершими от ран не менее 370 тыс. человек. А общие безвозвратные потери участников европейских войн этого периода составляют по меньшей мере миллион человек. Разумеется, войны ХХ века поменяли порог чувствительности, однако на протяжении предыдущего столетия эти цифры потрясали воображение современников и потомков.

Вряд ли Наполеона можно считать совсем уж бессердечным, и его слезы над телами генерала Дезе при Маренго и маршала Ланна под Эсслингом были искренними. Впрочем, историк Евгений Тарле утверждает, что после гибели Ланна Наполеон плакал «второй и последний раз в его жизни». И вряд ли приходится сомневаться в том, что, случись ему повторить эти две битвы, он еще раз, не колеблясь, заплатил бы за победы жизнями ближайших сподвижников.

Парадоксы памяти

Но ореол славы Наполеона почти всегда затмевал кровавую статистику его деяний. Неслучайно он воспет величайшими поэтами как своей эпохи (Пушкиным и Лермонтовым, Байроном и Гейне), так и последующих (Брюсовым, Маяковским и Цветаевой). По сей день человека, вынашивающего честолюбивые планы, сравнивают в первую очередь с ним. Наполеону уподобляли Ермолова и Пестеля, Тухачевского («красный Бонапарт») и Жукова (официально обвиненного в «бонапартизме»), французского маршала Петэна, гитлеровского генерала Роммеля и американского генерала Паттона.

Иногда это звучало как лесть, чаще — как обвинение в намерении захватить власть путем военного переворота. Пример юного капитана артиллерии, взявшего в 1794 году штурмом неприступный Тулон, вознесшегося за четыре года в победоносные командармы, а еще через два ставшего правителем Франции, кроившего карту мира по своему усмотрению, создававшего и свергавшего королей мановением руки, повелевавшего жизнями миллионов, — не может не будоражить умы тех, кто жаждет славы.

И не только их. Те, кто мечтает о «сильной руке» и «державе, которую все боятся», — тоже поклонники покойного императора, хотя и не всегда осознанно. Таковы парадоксы памяти об этом человеке. Что и понятно, ведь он сам ценил законы — и ставил себя над ними, освобождал целые народы — и тут же порабощал их. «Мятежной вольности наследник и убийца» — вряд ли кто определил его историческую роль точнее Пушкина.

Впрочем, мы обязаны Наполеону и вполне безобидными и даже полезными вещами. Например, правостороннее движение в континентальной Европе было введено именно им (из соображений удобства переброски войск). По его заказу была изготовлена первая промышленная партия темных очков (для египетского похода) и первые наручные часы. А еще именно он внедрил в обиход консервы, присвоив их изобретателю высокое звание «благодетель человечества».